Книга Хищная книга - Мариус Брилл

Миранда открыла шкаф:

— Итак, Калибан, что же мне надеть? — Приложив палец к щеке, она задумчиво смотрела на свое единственное вечернее платье и бормотала: — Просто глаза разбегаются.

— О, знаю, — сказала она, словно ее осенила блестящая идея, — надену-ка я вот это, — и, уже с меньшим энтузиазмом: — Для разнообразия.

Вынула поношенное вечернее платье. Оно было черное, тонкое, облегающее, прямо «вечерний туалет». В том смысле, что в таком и в туалет сходить не стыдно. Если вечером. Хотя лучше уж ночью.

Миранда сняла одежду, в которой ходила на работу, и мне открылась еще одна звездная россыпь, еще одно небесное видение — ее тело. Если бы она только знала… Миранда натянула платье через голову, прикрыв однотонные грязно-бежевые лифчик и трусики. Критично изучила себя в одиноком зеркале и, памятуя, что кавалеры редко окружают своим вниманием девушек с большим задом, разгладила платье на ягодицах, будто каждый миллиметр мог приблизить ее к вожделенным пропорциям куклы Барби.

* * *

Выходя из комнаты, Миранда взяла меня и положила в сумочку. В конце концов, Барри не может не опоздать. Я болтался между помадой, расческой и батончиком «Фрут энд нат», в то время как Миранда целеустремленно шла по Голдхоук-роуд, отклоняясь от прямой, только чтобы разминуться с собачьими кучками, лужицами рвоты, с пьяными и с богомерзким продавцом благотворительного журнала «Большое дело».

Ах, Шепердз-Буш, Шепердз-Буш. У меня появилось ощущение, что я прекрасно знаю этот район. Все читатели библиотеки жили неподалеку, и мои коллеги делились со мной впечатлениями.

Неужели Барри не мог зайти за ней? Миранда терпеть не могла одиноко сидеть в пабе. Не из-за похотливых взглядов, когда каждый посмотрит оценивающе, прежде чем безразлично отвернуться, не из-за бесцеремонных замечаний, не из-за запахов дыма и мужского пота и даже не из-за чувства, что она вторглась в мужские владения. Просто потому, что, пересекая порог паба, она признавала их победу. Это было не вторжение, а наоборот — капитуляция. Подчинение худшему из того, что есть в мужском самодовольстве. Словно признание — все в порядке, мне нравится, какие вы, можете блевать мне на туфли, я же мечтаю, чтобы вы приняли меня в свою компанию. И пока я в вашем царстве, я с милой улыбкой буду смотреть, как вы открываете рот и, высовывая в мою сторону язык, посылаете мне воздушные куннилингусы. Мне нравится, когда вы третесь об меня, делая вид, что проталкиваетесь к стойке бара. Нет-нет, я ничего не имею против, если вы, напившись в стельку, схватите меня за груди и спросите, не пробовала ли я их когда-нибудь взвесить.

Пабы были царством Барри, а «Бродяга буша» — что рядом с виадуком — был любимым пабом в этом царстве. Паб из пабов. Выдержанный в австралийском стиле. Миранда задумчиво смотрела на дверь. Это словно работа, которая всегда занимает ровно все отведенное на нее время: сколько бы австралийских пабов ни открылось, таинственным образом всегда находится достаточно австралийцев, чтобы их заполнить.

Миранда, перешагнув через тело, толкнула дверь, на которой большими, весело раскрашенными буквами сообщалось, что сегодня «день X». Миранда мимоходом подумала о странностях австралийской культуры. Потом засомневалась, а существует ли таковая. Она никогда не бывала дальше Пеннарта, но подозревала, что Австралия — это обширные прогалины сухой красной глины, перемежаемые чуть менее обширными завалами бесчисленных пивных банок. Ей не нравились австралийцы, которых она встречала. Но выяснилось, что она им тоже не нравилась, а во взаимных чувствах, какими бы они ни были, всегда есть что-то утешительное.

К сожалению, Барри не опоздал. Думаю, она собиралась меня почитать, пока его нет. Но он помахал ей рукой, а все остальные Барри покосились в ее сторону, прежде чем отвернуться.

— Что тебе взять? — Барри протянул руку в приветственном жесте, явно не замечая, что Миранда воздержалась от прикосновения к ней.

— Сухое мартини, пожалуйста.

— А сухое разве можно пить? — спросил Барри.

— Джеймс Бонд пьет, — улыбнулась Миранда.

Барри исчез в дыму. Неделя Бонда Миранде положительно нравилась. Мартини было приятным и в табели о рангах занимало строчку, о существовании которой большинство остальных напитков даже не подозревало. Тем временем, в предвкушении своего мартини, она даже улыбалась некоторым мужчинам из тех, кто все еще посматривал на нее через плечо.

Барри вернулся, неся в руках кружку со своим бешено плещущимся пивом и бокал со сравнительно хладнокровным коктейлем для Миранды, поставил их на стол и, тяжело плюхнувшись рядом с ней на свою вечно свербящую задницу, жизнерадостно провозгласил:

— До дна!

Миранда взяла свой бокал и медленно поднесла к губам, уже ощущая во рту горьковато-сладкий вкус мартини.

— Постой-ка, — Барри остановил ее руку. — Туда какая-то дрянь попала.

Заботливо наклонившись к ней, он выудил из бокала оливку своим указательным пальцем.

Вертикаль страсти

Теория заговора

Глава первая

ЛЮБОВЬ ДВОЙСТВЕННА, БЕЗУМИЕ ЕДИНО

Любовь моя, дыханье затаи

одно мгновение у смерти укради

когда бесшумным станет дождь на крыше

бесшумные машины осенит бесшумный ветер

померкнут звезды и затихнет все на свете

замрут часы, чтоб время шло потише

тогда прислушайся — услышишь:

ты мой, ты мой, ты мой…

К нам тишина придет; все зная, ничего не скажет

пусть на пол на одежды наши ляжет

прикрыть их срам своею наготой

Да сгинет свет, иссохнет океан!

и мертвых

в пустых уже гробах никто не воскресит

вселенской центрифуги барабан

вращенье прекратит

ты говорил: «люблю тебя» — ты лгал!

и музыка разбитых сфер умолкла

теперь мне, без тебя, не слышать слов любви

лишь ужаса входящего шаги

но лестница моя пуста

и гулким эхом — тишина

перед дверьми

мне слышно до сих пор

как сердце у тебя стучит

но почему оно молчит?

зачем молчит?

зачем?

ЧТО ЗА РОД ЛИТЕРАТУРЫ ЛЮБОВНАЯ ЛИРИКА? И ЧТО ЭТО ЗА ранимая, пульсирующая во тьме часть нашего существа, которая плачет над песнями о любви? Почему они способны довести нас до слез? В конце-то концов, это же просто набор слов. Это пятна типографской краски или журчащие звуки, простые колебания в воздушной среде, которые сами по себе не имеют никакого отношения к тем чувствам, к тем реальным эмоциям, которые мы испытываем Тем не менее, все те же слова любви мы произносим на протяжении уже многих веков, они окрыляют нас и терзают, они покоряют царей и приводят в восторг школьниц.

У слов есть сила, слова пленяют и побуждают к действию, но дело не столько во власти слов над нами, сколько в словах, дающих власть, — ведь если вы способны создавать любовь и управлять ею, сочинять ее как стихи, то разве это не настоящая власть над людьми?