Книга Томка. Тополиная, 13 - Роман Грачёв

Весь общественный актив двора, знакомый с ситуацией, рано или поздно ожидал взрыва. Те сознательные граждане, считавшие своим долгом вмешаться, понимали, что лишь вредят. Сабитов угрожал расправой всякому, кто сунет свой сопливый нос в чужие дела, и однажды расправу действительно едва не учинил: убеленный сединами Владимир Петрович как-то раз остановил Пашеньку на парковке во дворе, когда тот выходил из машины.

– Слушай, мальчик, – сказал он, стараясь говорить негромко, но твердо, – ты не прав.

– Вы о чем?

– Я о твоей жене. Ты приличный молодой человек, но ведешь себя, извини, как… Пашенька выдернул руку из цепких стариковских объятий.

– Петрович, ты вроде тоже приличный мужик, и я тебя иногда невыносимо уважаю, но занимался бы ты своими семейными делами.

Владимир Петрович отказывался сдаваться без боя.

– Паша, ты редкая сука, понимаешь? Как ты только такую должность в такой солидной фирме занял! Твой начальник-то хоть знает?

– Он еще большая сука, чем я, – вроде бы дружелюбно усмехнулся Павел, но через секунду переменился в лице. – Слушай меня, старый хрыч, и остальным сочувствующим передай: утритесь и отвалите. У нас с Катей все в порядке, а если что-то не в порядке, мы сами разберемся. Ферштейн?

Он схватил Владимира Петровича за ворот рубашки, притянул к себе.

– Вы начинаете меня доставать, соседи…

Это случилось в конце июля. После того разговора Екатерина Сабитова появилась во дворе в огромных солнечных очках.

В августе несчастная женщина почти не появлялась на людях. Лишь изредка соседи по верхним этажам видели ее сидящей на балконе с книгой на коленях или с сигаретой в дрожащей руке. Она сидела неподвижно и смотрела на закат.

А в теплый и тихий сентябрьский вечер упала на кремовую «тойоту», принадлежавшую коньячному бизнесмену Алексею Семенову.

Место трагедии оцепили. Рядом стояла карета «скорой помощи», толпились зеваки и очевидцы самого происшествия. Дядя Петя давал показания первым. Он видел, как Катерина перед смертью курила на балконе восьмого этажа.

– Курила нервно, – говорил он, теребя ремень аккордеона. – Свешивалась вниз, как будто что-то хотела прокричать. Я минуты две за ней наблюдал.

– Что потом? – спрашивал оперативник.

– Потом она бросила сигарету вниз, перекрестилась, залезла повыше и… Потом я заорал. Мы только успели отскочить – вон видите, что с машиной стало?

К месту происшествия подошел еще один полицейский – местный участковый, на которого при жизни уповала погибшая. Это был молодой, подтянутый и добродушный парень. Во всяком случае, проблем с ним ни у кого из местных жителей пока не возникало. Он подошел к очевидцам, со всеми обменялся рукопожатиями. Снял фуражку, вытер вспотевший лоб.

– Что вы тут опять натворили?

Петр Аркадьевич вместо ответа указал рукой на капот машины. Тело погибшей уже вытащили наружу и укладывали в черный пакет.

– Сам не видишь, Ген?

– Черт бы вас побрал, – беззлобно сказал тот. – Вечно что-то происходит. Мне тут у вас дежурить, как в солдатской казарме, чтобы друг друга не поубивали в одну прекрасную ночь?

– Возможно, имеет смысл, – сказал Петр Аркадьевич.

Геннадий не ответил. Нацепил фуражку на макушку (она была ему мала), задрал голову, посмотрел наверх.

– Муж ее где?

– Не знаю. Кажись, нету его, иначе давно бы здесь нарисовался.

– Звонили?

– Звони сам. Здесь желающих нет. Да и номером его никто не обзавелся. У тебя-то он хоть есть?

– Найдем.

Гена шагнул к остальным. Владимир Петрович, Саша, Кеша и Семенов стояли у ворот гаража, в гробовом молчании допивая коньяк. Хуже всех выглядел бизнесмен: он готов был смириться с тем, что его машина пострадала в результате «наступления обстоятельств непреодолимой силы», но он и представить себе не мог, что на капот любимой тачки рухнет чье-то тело. Теперь эта картина будет преследовать его бессонными ночами.

– Ваша «тойота»? Сожалею. Но советую утешиться: этой женщине повезло гораздо меньше.

– Да мне пох… – буркнул «потерпевший». – Не могла на пару метров в сторону? Участковый обернулся к Петру Аркадьевичу.

– Пойдем сходим наверх?

– Одному страшно?

– Ты поговори у меня. На пятнадцать суток наговоришь.

– Пошли, бояка.

Они оставили место происшествия. Обогнули угол дома, вошли во двор.

– Опять у вас один фонарь на всю округу! Из рогаток по ним стреляете?

Поднимались на восьмой этаж в лифте молча. Давали о себе знать гнетущие предчувствия: несмотря на неплохую осведомленность, практически никто из местных жителей не бывал у Сабитовых дома. Что они там могли увидеть, бог знает.

Мужчины остановились на площадке восьмого этажа возле двери с номером «71».

– Ты начальник, ты и звони, – ответил дядя Петя на немой вопрос спутника. Геннадий нажал на кнопку звонка. За дверью прозвучало что-то мерзкое, похожее на кряканье подстреленной утки.

– Господи, что это?!

– Звонок такой, модный. Жми еще.

Гена нажал снова, сморщившись, потом еще и еще. Подстреленная утка крякала в квартире в полном одиночестве.

– Шатается где-то, мерзавец, – сказал Петр Аркадьевич. – Звони ему на трубу.

Участковый вынул из кармана потертую записную книжку, полистал ее, затем стал набирать номер на телефоне. С минуту стоял молча, приложив трубку к уху.

– Длинные гудки.

– Погоди. – Дядя Петя подошел ближе к двери. – Набери-ка еще раз.

Геннадий нажал кнопки повторного набора, снова приложил трубку к уху. Через несколько мгновений дядя Петя махнул рукой, давая знак сбросить вызов.

– Поздравляю тебя, мент. Вызывай своих домушников снизу, ломайте дверь.

– Что там?

– Телефон внутри. И Пашенька вроде еще жив…

Квартиру вскрывали полчаса. Железная дверь поддалась лишь профессиональным спасателям. Внутри жилища стоял ужасный запах – смесь перегара, табачного дыма и еще какой-то гниющей гадости. Всюду беспорядок. Очевидно, обитатели дрались, причем дрались с размахом, игнорируя мебель, бытовые приборы и хрупкие стеклянные предметы. Оперативники констатировали, что победу в этом семейном побоище за явным преимуществом одержала женщина.

Окровавленный Павел Сабитов с пробитым черепом лежал на полу возле ванной и застывшим взглядом смотрел на гостей.

Пока Петр Аркадьевич рассказывал свою мрачную историю, я успел выкурить штук пять сигарет. Совершенно не считаю их, если чем-то увлечен, засовываю в рот автоматически. Благодарности от моих легких мне не дождаться.