Книга Победа Элинор - Мэри Элизабет Брэддон

Были ли на земле какие-нибудь почести или пышности в границах благоразумного желания, которые Джордж Вэн не доставил бы своей жене и детям?

Кроткая супруга не могла бы отрицательно отвечать на этот вопрос. Мистер Вэн всегда мог уговорить свою простодушную жену вычеркнуть всякие пергаментные укрепления, придуманные нотариусами для ее защиты, и когда после изящного обеда, глаз на глаз в приготовлении которого повар обнаружил все свое искусство, любящий муж вынимал брильянтовый браслет или изумрудное сердечко из сафьянного футляра и застегивал эту вещицу на тонкой руке своей жены или надевал на нежную шею, между тем как слезы сверкали в его прекрасных голубых глазах, кроткая Маргарета Вэн забывала утреннюю жертву и все сомнения, которые мучили ее, когда она думала о будущем.

Притом мистер Вэн имел извинение для своего неблагоразумия в ожидании третьего богатства, которое должно было достаться ему от холостого дяди и крестного отца, сэра Милуда Моубрэйя, владельца Моубрэйского замка в Йорке, так что ни в Ванделерском Парке, ни в доме на Беркелейском сквере не было никакой пошлой экономии; и когда богатство сэра Милуда досталось, наконец, в руки его племяннику, оно как раз вовремя поспело, чтобы спасти от разорения Джорджа Вэна.

Если бы мистер Вэн послушался тогда совета своей жены — все могло бы быть прекрасно, но моубрэйское богатство казалось, подобно двум прежним, неистощимым: джентльмен сангвинического темперамента забыл, что долги его превышали половину этого нового состояния. Французский повар все еще приготовлял обеды, которые могли бы даже самого Вателя заставить задрожать за свои лавры, немецкая гувернантка и французская горничная еще находились при дочерях мистера Вэна: прежняя расточительность продолжалась. Джордж Вэн отвез свою семью на континент и доставил ей новые веселости при дворе возвратившегося Людовика. Он отдал своих дочерей в самый дорогой парижский пансион, к той самой мадам Марли, о которой упоминалось в прошлой главе. Он возил их в Италию и Швейцарию. Он нанял виллу у озера Комо, замок близ Лозанны. Он следовал по стопам Байрона и Орсэ, мадам Сталь и леди Блессингтон, он любил искусство, литературу и музыку. Он исполнял все прихоти детей своих, все самые сумасбродные их фантазии. Только, когда сыновья увидали себя перед великой битвой жизни без денег и без профессии, не имея никакого оружия для этой битвы, а дочери очутились без приданого, которое могло бы привлечь лучших мужей в супружескую лотерею, только тогда эти неблагодарные дети стали упрекать бедного снисходительного Лира за расточительность, в которой сами помогали ему.

Такой жестокости Джордж Вэн никак не мог понять. Разве он лишал их чего-нибудь, этих бездушных детей, что они обратились против него теперь, в его старости — другим было бы несколько опасно намекать на его лета, хотя он говорил довольно свободно о своих седых волосах, когда сетовал на сделанное ему оскорбление — и сердились на него за то, что он не мог доставить им богатство? Эта неблагодарность была хуже змеиного жала. Только теперь мистер Вэн начал цитировать «Короля Лира», жалобно сравнивая себя с этим слишком доверчивым монархом.

Но теперь ему было шестьдесят лет, и он прожил свою жизнь. Его кроткая и доверчивая жена умерла десять лет тому назад; все деньги его были истрачены и из четверых детей ни один не хотел сказать слово в его защиту. Самые покорные и любящие из них только молчали и думали, что делают много, удерживаясь от упреков. Он предоставил им идти своей дорогою, обоим сыновьям вести битву с жизнью, как они могли, дочерям — выйти замуж. Они обе были хороши собой и образованны и вышли замуж прекрасно. Оставшись на свете совсем один, только с преданиями о блистательном прошлом, мистер Вэн соединил свою несчастную судьбу с судьбою очень хорошенькой девушки, которая была гувернанткою его дочерей и влюбилась в его великолепную грациозность, в простоту его сердца, находя его седые волосы прекраснее черных кудрей молодых людей.

Да, Джордж Вэн обладал даром очаровывать в опасной степени, и его вторая жена любила и верила ему на старости его лет так же безусловно, как его первая жена в самые блестящие дни его благоденствия. Она любила его и верила ему. Она переносила жизнь беспрерывных долгов и ежедневных затруднений. Она жертвовала собою для мелочных проделок нечестной жизни. Ее натура была сама правдивость, а она унижалась для своего мужа и помогала той игре в прятки, посредством которой Джордж Вэн надеялся избегнуть честной борьбы с бедностью.

Но она умерла в молодости, может быть, изнуренная этим беспрерывным несчастьем и не будучи в состоянии находить утешение в ложном великолепии и в мишурном величии, какими Джордж Вэн старался прикрыть упадок своего состояния. Она умерла через пять лет после своего замужества, оставив расстроенного и отчаянного старика опекуном и покровителем ее единственной дочери.

Это несчастье было самым горьким ударом, какой только случалось переносить Джорджу Вэну. Он любил свою вторую жену, жену его бедности и унижения гораздо сильнее, чем послушную участницу его великолепия и благоденствия. Эта кроткая девушка, так безропотно покорившаяся неприятностям своей участи, была для него в тысячу раз дороже первой жены, потому что между ним и его любовью к ней не стояло никакого пустого чванства, никакого суетного тщеславия, никаких принцев, никаких бифстэкских клубов.

Она умерла, и он помнил как мало он сделал, чтобы доказать ей свою привязанность. Она никогда его не упрекала, ни малейшее слово упрека не срывалось с этих нежных губок. Но знал ли он, что он сделал ей такой же жестокий вред, как тем непочтительным детям, которые изменили ему и бросили его? Он помнил, как часто он пренебрегал ее советом, ее любящим, чистым и правдивым советом столь скромно предложенным, столь кротко сказанным. Он помнил, к каким унижениям принуждал он ее, сколько лжи заставлял он ее говорить; как часто употреблял он во зло ее любовь, в своем слепом эгоизме заставляя ее трудиться для него, как невольницу; он мог помнить все это теперь, когда она умерла, теперь, когда было слишком поздно, слишком поздно, чтобы упасть к ее ногам и сказать ей, что он был недостоин ее доброты и любви, слишком поздно, чтобы предложить ей такое бедное вознаграждение за прошлое, как раскаяние и слезы.

Ему не нужно было присутствия его маленькой дочери, темно-серые глаза которой глядели на него так, как ее глаза, каштановые волосы которой имели тот же золотистый блеск, которым он часто любовался при солнечных лучах, лениво смотря на вечерний свет, освещавший опущенную голову его жены. Ему казалось, будто она не далее как вчера сидела у окна и работала для него.

Продолжительное огорчение совсем разбило старика. В этот угрюмый промежуток отчаяния он не поддерживал тех внешних признаков благоденствия, которыми он так постоянно окружал себя. Его модные сюртуки и сапоги, которыми он так дорожил последнее время, уже не были предметами нежной заботливости и восторга для него. Он перестал бывать в том беззаботном обществе, в котором он мог еще разыгрывать роль знатного джентльмена. Он заперся в своей квартире и предался горю; много прошло времени, прежде чем его легкомысленная натура оправилась от выдержанного им удара.

Следовательно, неудивительно, что его младшая дочь сделалась невыразимо дорога ему. Он разорвал все узы, связывавшие его с прошлым и с его старшими детьми.