Книга Голубой дом - Доминик Дьен

26 ноября 1967

Дорогой дневничок!

Вот оно и случилось. Я должна уехать из своей любимой квартирки на Монпарнасе!

Если бы ты знал, как я плакала! Мне так не хотелось оставлять мою компанию! Ева сказала, что я снова всех увижу через два месяца, когда мы вернемся в Париж. Я уже считаю дни. Здесь все совсем не так. Деревенский дом, в котором всегда холодно, даже когда топят камин. Накануне отъезда в Сариетт папа мне все объяснил: он сказал, что они с мамой хотят сменить обстановку и что им надоело впустую тратить время, обучая детей буржуа. Сказал, что в Париже общество насквозь прогнило. А в Сариетт они создадут новый мир с истинными ценностями.

А пока он целыми днями расчищает землю от камней, чтобы разбить огород. Приехал Архангел, его друг, чтобы ему помочь. Но все это не сравнить с Монпарнасом! А папа в Париже почти не выходил из дома. Ева, как всегда, рисует, а я, как всегда, скучаю.

Летом 1967 года Ева и Ален ездили в Сан-Франциско, оставив Майю у дедушки с бабушкой. Родители остановились в старом студенческом квартале Хай Ашбери, который в то время был одним из главных мест обитания хиппи. Вначале они собирались остаться там только на июль, но вернулись лишь в октябре. За четыре месяца они полностью порвали с прошлым и превратились в детей-цветов. С Аленом, который был университетским преподавателем в Нантерре, разорвали контракт. Майя провела четыре долгих месяца, терзаясь сомнениями: а вдруг родители вообще не вернутся домой?

Когда они все-таки вернулись, то были уже другими. Необычная одежда, новые прически, слегка расширенные зрачки, смешанный запах амбры и каких-то трав свидетельствовали о глубоких внутренних переменах. Их взгляды на жизнь тоже сильно изменились. Они стали заправскими хиппи. Они носили в себе предвестие революции.

Для Майи эти перемены и все, что последовало за ними, было настоящим потрясением.

Ален со своим отцом сидят в гостиной квартиры на улице Рене Мушотта. Сквозь широкое окно льется приглушенный свет фонарей нового вокзала Монпарнас. Сидя по-турецки на ковре, Ален протягивает отцу большую оранжевую чашку с чаем. Затем медленно сворачивает сигарету, словно желая выиграть время, чтобы найти точные слова. Он хочет поделиться с отцом своими мечтами и надеждами на обновление мира. Но слова сына звучат для отца оскорблением. Симон возмущен до глубины души. Он убежден, что проступок сына можно исправить только одним-единственным образом: тот снова возвращается к прежней жизни и обещает больше не колесить по свету.

— А как же твоя работа? — почти кричит он. В это время Майя с Ольгой сидят в кухне, отделенной от гостиной приоткрытой дверью. Евы дома нет. — Ты подумал о своей работе, господин преподаватель социологии? Ради чего, как ты думаешь, мы с твоей матерью отказывали себе во всем? Чтобы платить за твою учебу! Уж не ради того, чтобы ты сбежал на край света, забросив заодно и свои отцовские обязанности! Мы даже позволили тебе самому выбрать специальность! И что же месье выбрал? Он не захотел становиться врачом или адвокатом — решил стать преподавателем! Я с самого начала был против, но мать поплакала, и я согласился. И что месье захотел преподавать? Историю, математику, литературу? Нет — социологию! Что это вообще за ерунда — социология? Захотел обучать тупых американцев и жить, как они? Не стричься и лазить по деревьям, как обезьяны?

Вспомни, Ален, еще зеленым первокурсником в один прекрасный день ты меня спросил: «Папа, что если я соберусь жениться?» Mazel Tov![6]Но почему так рано? Тебе ведь едва исполнилось восемнадцать! Девушки теперь не те, что во времена твоей матери, ты с ними хлебнешь лиха! А, ты об этом знаешь? Так ты ради этого хочешь жениться? Она что, ждет ребенка? Я-то думал, что еврейские девушки более серьезны. Ну что ж, приводи свою невесту, я постараюсь заботиться о ней, как о родной дочери. Ты помнишь, я на все был согласен! Ты помнишь, как первая встреча с ней чуть меня не убила? Бог мне свидетель, я бы предпочел, чтобы у тебя была тысяча других гоек вместо той, что ты привел! Немка! Причем настолько старше тебя, что почти годилась тебе в матери!

А сегодня ты, похоже, решил добить меня окончательно! Ты хочешь все бросить и жить, как дикарь? А как же Майя — о ней ты подумал? Думаешь, такая жизнь подойдет для твоей дочери? Какое будущее ты ей обеспечишь? Хочешь, чтобы она выросла неграмотной и работала где-нибудь на ферме?

— Замолчи! Ты ничего не понимаешь! Я как раз хочу обеспечить Майе самое лучшее будущее! Она не будет жить твоей дурацкой жизнью узколобого мелкого буржуа! Ты меня достал своими разговорами о войне! Только и умеешь, что пережевывать прошлое!

— Ты даже не знаешь, что это было за прошлое, и смеешь мне говорить такие вещи! Мерзавец!

Майя услышала приглушенный звук пощечины, затем другой. Ольга вцепилась зубами в костяшки пальцев, чтобы удержать слезы.

— И не хочу знать! — закричал Ален. — Меня интересует не твое прошлое, а мое собственное будущее! И у нас есть планы на будущее для нашей дочери, представь себе!

— Какие еще планы у тебя с этой немкой? — прошипел Симон, задыхаясь от гнева.

— Ты все время говоришь об одном и том же! Ты презираешь ее и всегда презирал! Только за то, что она немка!

— Да она просто ничтожество, голь перекатная! А ты — университетский преподаватель, образованный человек, учишь студентов…

Голос Симона дрогнул на последних словах — он уже знал, что проиграл эту партию.

— Чему я их учу? Что они живут в процветающем обществе, которое на самом деле насквозь прогнило? Что нужно зарабатывать деньги, все больше и больше, иначе ты ноль? Мне до черта надоело раскладывать один и тот же социальный пасьянс и самому быть его частью! Ты живешь в мире постоянной конкуренции, а я хочу жить в любви и покое!

— Это утопия!

— Это моя жизнь!

Вот так Майе пришлось уехать с родителями в Ашбери — как только они нашли этот дом. Стоял мрачный дождливый ноябрьский день. Майя сидела на заднем сиденье малолитражки, рядом с двумя рюкзаками, гитарой Алена и мольбертом Евы. Ей было одиннадцать лет.

Сегодняшняя Майя устало прикрыла глаза… Не прошло и четырех лет, как смерть унесла отца, уже окончательно избавившегося от всех своих иллюзий… За эти четыре года сама она превратилась из ребенка в подростка, замкнутого и страдающего от недостатка родительской любви.

Понедельник, 15 апреля 1968

Дорогой дневничок!

Сегодня папа сажал салат. Сказал, что в домашних овощах, по крайней мере, не будет никакой химической гадости. Сказал Еве, чтобы она покупала как можно меньше продуктов на рынке. Он стал вегетарианцем — то есть не ест мяса и вообще ничего, что получают от животных. Мама, к счастью, не взяла с него пример и позволяет мне есть мясо каждый день. И потом, его салат и помидоры еще не скоро вырастут!