Книга Геном Пандоры - Юлия Зонис

Бессмертный кивнул:

– Спасибо за честный ответ. Ваша очередь.

– Правда или поступок? – спросил бывший ученый, чувствуя себя идиотом.

– Давайте правду.

Что же у него спросить? Как его расколоть, мерзавца? Бессмертные живут ложью, они не выносят правду, в первую очередь правду о себе. Они вечно играют, блефуют, держат покерное лицо – значит…

– Как вас зовут по-настоящему, Дориан?

Маска помедлила и неохотно ответила:

– Джеймс Оливер Эмери.

– Эмери? Вы сын леди Эмери?

– Это уже второй вопрос, а сейчас моя очередь.

– Хорошо. Я весь в ожидании.

– Правда или поступок?

Вечерский тоже выбрал правду, и Бессмертный тут же спросил:

– Вы с Морган были любовниками?

Бывший ученый вздрогнул, потому что и сам не знал настоящего ответа.

…Через неделю Вечерский с головой ушел в работу, и потому, когда Саманта объявилась в его лаборатории и потащила за собой в темную комнату, решил, что ему сейчас покажут результаты особенно важного белкового фореза. Вместо этого, когда свет в комнате погас и под потолком загорелась красная лампочка, женщина распахнула халат, а за ним и легкую блузку – бюстгальтера под блузкой не оказалось – и положила руки Вечерского себе на грудь. Он все еще пытался понять, что происходит, когда в подсвеченной красным темноте ладонь Саманты скользнула вниз и расстегнула молнию у него на брюках. Прохладные пальцы легли на его член, обхватили, сжали, и прозвучал голос Саманты – твердый, суховатый:

– У меня обнаружили ранний Альцгеймер. Прионной природы – значит, неизлечимый. Через два года я превращусь в слабоумную хихикающую развалину. Carpe diem[2], Алекс.

Рука женщины двигалась аккуратно, сноровисто, но Вечерский не мог – не под такие слова, не в этой красной, пропахшей химикатами темноте. Его ладони соскользнули с груди Саманты. Она разжала пальцы и, отступив, улыбнулась:

– Напрасно, Алекс. Второй попытки не будет. – Запахнула халат и быстро вышла из комнаты, не забыв по дороге врубить свет.

А Вечерский так и остался стоять у машины для проявления пленок, злой, красный и со спущенными штанами.

Второй попытки Саманта Морган ему действительно не дала. Нет, не дала, потому что нельзя же ту пьяную, безобразную ночь в парижской гостинице считать второй попыткой.

– Нет, – сказал Вечерский, и лишь когда произнес это вслух, почувствовал, что говорит правду. – Нет, мы не были любовниками.

– Занятно. Ну что ж, продолжим. Я готов правдиво ответить на следующий ваш вопрос.

«Ах ты гнида, – подумал Вечерский, – будет тебе сейчас вопрос».

– Кто ваш отец?

– Военный, – быстро ответил Бессмертный.

– Вы жульничаете.

– Ничуть. Если хотели получить точную информацию, следовало спросить, как моего отца зовут. И вы можете спросить, когда снова наступит ваша очередь, но сейчас моя. Правда или поступок?

– Правда, – с ненавистью сказал Вечерский.

– Вы придерживаетесь одной стратегии, а это ведет к проигрышу.

– Посмотрим.

– Хорошо. Вы действительно сдали Морган с потрохами генералу Амершаму?

«А ведь я хочу его убить, – с удивлением понял Вечерский. – Я бы его убил прямо здесь, будь у меня такая возможность. Спокойней, Алекс, спокойней. Не стоит тратить эмоции на нечто неосуществимое».

– Да или нет, Алекс?

Они работали вместе еще долго, два года, и неизменно вежливо улыбались друг другу – даже тогда, когда больше всего хотелось вцепиться друг другу в глотку. Это хуже ненависти, это презрение. Презрение со стороны Морган; глухое отчаяние, переходящее в злобу, – с его стороны. И ревность. Страшная, слепая ревность – не к человеку, не к вещи. К науке. Когда появились первые результаты, касающиеся телепатического интерфейса, Морган сделалась почти счастлива. Ему хотелось, чтобы она была счастлива с ним. Чтобы ее бархатные глаза сияли при виде его, а не при виде бегущих по экрану статистических данных.

Вся беда в том, что Саманта была гением, самым обыкновенным гением, из тех, что рождаются раз в сотню лет. А он, Вечерский, гением не был. Он был просто человеком и хотел человеческого: славы, признания. Любви. Саманта же хотела таблетку от одиночества, немного живого тепла: ровно столько, чтобы не отвлекало от работы. Но любовь не продается в таблетках, а если упаковать ее в приторную оболочку пилюли, становится не лекарством, а ядом.

Таким же ядом сочились благожелательные слова пригласившего его в свой кабинет человека.

Грегори Амершам на публике мог выглядеть добродушным старым мерином или беззаботным кутилой, но настоящим он был только здесь, в сером офисе на одном из бесчисленных этажей серого нью-йоркского здания. Офис был безлик. Стол и стул для посетителей – ни картин на стенах, ни фото жены и детей, ни припрятанной в одном из ящиков стола бутылки, Вечерский не сомневался. Только серая, безликая функциональность.

– Вот что, Алекс. Я ведь могу называть вас Алексом? Ну и отлично. Как у вас продвигаются дела с грин-кард?

Вечерский поежился.

– Неплохо.

– Неплохо? Не приходится стоять в очередях в компании мексиканских гастарбайтеров и китайских работяг? От китайцев всегда так несет… – Генерал усмехнулся.

Вечерский подумал, что, если Амершам сейчас достанет из ящика пачку сигар и закурит, и предложит сигару собеседнику, они еще смогут договориться. Не достал и не закурил.

– Так вот, Алекс. Мне хотелось бы, чтобы вы знали: я здесь, чтобы оказывать вам помощь. Любую необходимую помощь, как в работе, так и в других делах. Мы очень ценим ваше сотрудничество.

– Благодарю…

– Извините, я еще не договорил. Для того чтобы оказывать вам помощь, я должен знать, как продвигаются ваши исследования. Знать все, что происходит в лаборатории. В вашей, Алекс… и в соседней. Саманта – блестящий ученый, но у нее слишком высокое самомнение. Она полагает, что со всем управится сама. Но мы с вами ведь понимаем, что это не так?

Генерал улыбался. Его длинные губы как будто аккуратно взяли за кончики и подтянули к ушам. Он не утруждался даже изобразить блестящую голливудскую улыбку, которой славился в обществе. Зачем? Не перед тем же, кто целиком от него зависит, кто без его поддержки окажется в толпе мексиканских гастарбайтеров и дурно пахнущих китайцев.

– Я хочу уточнить, – сказал Вечерский, – вы требуете, чтобы я шпионил для вас за Самантой Морган?

– Да, если вам угодно так это сформулировать.

– А если я скажу «нет»?