Книга Час кошки - Эйми Ямада

— Ах, вон оно что… Выходит, это я сам вчера ночью…

Он просиял и, повалив меня на кровать, как-то растерянно и бестолково овладел мною.

Перевести стрелки. Я и сама не предполагала, что моя хитрость может сработать.

Я радостно перевела дух. И подумала о том, насколько мучительно ранит Спуна его ревность — и какую мучительную боль она причиняет мне. Печаль Спуна была моей печалью.

Я люблю этого оболтуса!

При этой мысли я покраснела и подняла взгляд на Спуна.

Спун тоже посмотрел на меня с удивлением и замер.

— Ты чего?

— Знаешь, — сказала я, — мне кажется, я тебя люблю.

При этом у меня, наверное, было такое торжественное выражение лица, как если бы я объявила, что сегодня на ужин у нас креветки.

— Я знаю. Я же сказал, это само собой.

Значит, другого и не дано? Я и Спун — единственно возможное сочетание в этом мире? Во всяком случае, ясно одно: на моем сердце вытравлено тавро — «Спун».

Мы валялись на травке в дальнем уголке парка и на двоих курили косячок. Люди проходили мимо, даже не подозревая, что мы вот так, в наглую, балуемся марихуаной. Время от времени Спун, прищурив один глаз, пускал дым в Осборна. Когда Осборн вконец сомлел, словно объелся кошачьей мяты, Спун зашелся от смеха. Я куталась в толстое пальто из шерстяной байки и открывала банки с пивом одну за другой. Был теплый и ясный ноябрьский день. Солнце светило одуряющее ярко. Когда я прикрывала веки, глаза застилала зелень, цвета весенней листвы. Протянув руку, я нащупала жесткие джинсы Спуна. И поняла, что он намерен сорвать поцелуй, потому что всякий раз перед тем, как поцеловать меня, он щекотал ресницами мою щеку. Ветер сорвал со Спуна панаму, которая была явно не по сезону, и Осборн, вскочив, принялся играть с нею. Спун, не надо дуть мне в рот, ты ведь не на кларнете играешь. Ну, пожалуйста. Please.

Мы стояли на автобусной остановке перед парком и жевали крупно нарезанные сосиски. Они были слишком обильно политы горчицей, и время от времени меня прошибали слезы. Осборн спал, свернувшись в клубочек под свитером Спуна.

— Ким…

Передо мной возникла Мария. Я страшно удивилась столь неожиданной встрече, но стояла как истукан, стараясь не показать своего изумления. Мария метнула быстрый взгляд на Спуна. Я даже съежилась — так мне стало неловко. Это же неприлично — выставлять на всеобщее обозрение человека, которого так сильно любишь. Спун тоже бросил на Марию короткий взгляд, словно смотрел на неодушевленный предмет, и погладил кота, засунув руку за пазуху.

— Это тот самый мальчик?

Я кивнула. Мария была моим учебником жизни. Но, как ни странно, мне не хотелось, чтобы она выставляла Спуну оценки.

— Какой большой мальчик, — заметила она.

Обменявшись со мной короткими репликами и попрощавшись, Мария поймала машину и уехала. Мне даже стало немного грустно, как при расставании с любимым. «Выдай же мне наконец аттестат зрелости», — прошептала я про себя.

Подошел автобус. Мы сели в него, и я сказала упорно молчавшему Спуну:

— Она меня многому научила. Как и ты. Правда, красивая?…

Я заглянула Спуну в лицо, устыдившись банальности своих слов.

— Да так. Ничего особенного.

От его ответа меня вдруг охватила необъяснимая паника. Обычно Спун при виде красивой женщины непременно свистел и отпускал сальную шуточку.

— Нет, правда! Всякий скажет, что она красавица!

— Отстань, надоело! — отрубил Спун и уставился в окно. Его большие глаза, обрамленные густыми ресницами, заволоклись слезами. От этого у меня возникло чувство, что у меня в желудке лежит большой кусок хлеба. По идее он должен был, перевариваясь, становиться все меньше и меньше, но происходило обратное. Кусок разбухал, увеличиваясь в размерах. Автобус резко остановился, сидение сильно тряхнуло. Я громко сглотнула. Я молилась только об одном — чтобы шофер больше не тормозил так резко. Иначе этот кусок вылетит вон — через глаза.

7

За завтраком, запихивая в рот куски яичницы, я наблюдала за Спуном. В это утро он вел себя не так, как всегда. Даже не проглотив две «положенные» таблетки аспирина (которые он обычно запивал джином), Спун кинулся звонить в какое-то иностранное посольство, заглядывая в свои бумажки, которые берег как зеницу ока. После этого застыл в неподвижности, словно оцепенел. Лишь время от времени закрывал глаза и сжимал губы. Я украдкой поглядывала на его черный профиль, не в состоянии выдавить из себя привычную легкую фразу типа: «Спун! Твоя девушка без ума от тебя!»

За целый день я так и не услышала от него ни единого слова, кроме замечания на тему, что «утро — не самое подходящее время, чтобы слушать Чета Бейкера». Спун, всегда бывший постоянным источником звуков и шума, в последнее время сделался молчалив, как философ. Даже кокаин свой нюхать забыл. Только курил и курил. У меня просто сердце разрывалось при виде лежащего на кушетке огромного тела.

Любые порывы души всегда отражались в глазах Спуна, как в каплях прозрачной воды. Теперь в них мелькала тень беспокойства.

Воспоминание о той встрече у парка, на автобусной остановке, продолжало терзать меня. Рана не зарубцовывалась. Я по-прежнему страшно нервничала. У меня было такое чувство, что мы подошли к какой-то важной черте в нашей беспутной, беспорядочной жизни. Он словно сделал закладку в книге.

Выковыривая из зубов кусочки яичницы, я нечаянно задела нерв. Больной зуб заныл, отозвавшись внезапной резкой болью в душе.

Я швырнула в Спуна пачку лежавших на столе бумаг. Листы разлетелись и легли веером, точь-в-точь как битые карты. Это привело меня в ярость. Я успела понять, что это какие-то чертежи, и тут мою щеку ожгла пощечина.

От удара я рухнула на пол. Едва удостоив меня взглядом, Спун собрал мои битые карты (эту партию в покер выиграл явно он!) и вышел, не проронив ни слова.

Я сидела, скорчившись, в опустевшей комнате и прижимала руки к груди. Потом, повалилась на пол и принялась дрыгать ногами, зайдясь в истерике, словно капризный ребенок, который не получил, что хотел. Но легче от этого мне не стало. Я попыталась позвать: «Спун!» Получилось крайне невыразительно, словно я назвала своим именем предмет кухонной утвари, при помощи которого кладут в рот еду — «ложка». Я снова задрыгала ногами. Потом повторила попытку. «Спу-ун!» Уже лучше. У меня получилось окликнуть любимого человека. Непритворные слезы хлынули ручьем, на душе полегчало.

До сих пор я особо не переживала, даже когда Спун избивал меня едва ли не до полусмерти. Для «любви» мы, пожалуй, слишком срослись друг с другом, и слишком слабы связывающие нас узы… И нечего волноваться из-за того, что Спун встретил Марию… Но от этой мысли я только еще сильнее разволновалась. Ведь он уже подтвердил реальность моих подозрений — еще до того, как об этом вообще зашла речь! В тот день у него было такое уязвленное лицо! Все мое существо привыкло страдать вместе со Спуном, оно иначе не может. Мы «болеем» вдвоем, а потому нам бывает невероятно трудно. С одной стороны, я гордилась хорошим вкусом Спуна, которого влекло к Марии. Но меня снедала такая жгучая ревность, какой я никогда не испытывала прежде. Он отставил чашку, не испив меня до дна! Я попыталась вызвать в себе презрение к этому подонку, не ведающему, что такое приличные манеры. Но презирать Спуна — значит, презирать себя. И только.