Книга Производственный роман (повес-с-ть) - Петер Эстерхази

в это время Мэрилин Монро резко взвизгивает: Золи! Какой код у обмотки? (Кого из смертных здесь могут звать Золи?);

в это время на основании многочисленных мелких признаков (шума и прочего) он делает вывод о том, что Лайош Адам хочет завести с ним разговор. Формальным поводом этому служит спортивная газета. Томчани чувствует, что Адам пытается встретиться с ним взглядом, и если он не будет достаточно ловок, то скоро ему сообщат: чего не может Бароти, почему, насколько ошибся тот или другой полусредний игрок, сколько денег загребли за победу за поражение

кто за этим стоял потому что пусть Томчани не думает будто это не было подстроено как например в игре против русских потому что здесь до тех пор ничего не будет пусть Томчани зарубит на носу это а также и то что так сказал Адам ничего не будет пока капитаном не братец Пушкаш кто какой дурак в каком объеме и пропорции какой дурак был судья пусть разводит коз и проводит электричество а не матчи какой дурак Пикассо а ведь может нормально рисовать он видел какая дурочка новая начальница соседнего отдела он? точно потому такая отвратная и он это прекрасно понимает даже за деньги никогда из-за одних только ее ушей сквозь них просвечивает солнце говорят что она пьет скипидар потому что говорят он отбивает запах мочи если кто еврей так нам это хорошо но вообще-то не точно что она еврейка и что нам хорошо или плохо и пусть томчани не забывает что фрезер чертовски хорошо выдерживает удары а у Стивенсона по-другому у него стеклянный подбородок против али нигде батенька нигде нет поляки любят венгров мы братские народы и он давно не вносил денег за кофе и как много а как много за прошлый месяц конечно товарищ Пек его в этом обогнал но это ему будет сказано в глаза с его шестью в месяц а сам гомик несмотря на то что великий артист но достаточно взглянуть на то как он держит руку кисть руки и может Томас Манн не гомик хотя а впрочем но он капустоголовый фриц и образованный шут об увеличении зарплаты однозначно лучше и не говорить дурят нас 60 форинтами надбавки на питание 5 миллионов иванушек-дурачков сложи это вместе смех да и только…

Томчани чувствует опасность и вскакивает. (Конечно, он, наверное, шут. Потянуться бы сейчас. Спать хочется. Старик, вчера были именины Шандора. Не сердись. Каждый день чьи-то именины. Ну, правда, сколько это может продолжаться?) Он быстро подскакивает к доске, с которой и так на его шею посыплется мел, и рисует: множество А, множество Б. Губы Адама непроизвольно раздвигаются, он тихо шепчет: множество А, множество Б. Он чувствует себя на высоте. Берет газету, чтобы (без нажима, но и не скрываясь) вернуть ее обратно. Вот тут он совершает ошибку. Его мизинец — высвободившись при захвате из пятерни, оттопыривается и, отлепившись от остальных пальцев, как бы куда-то указывает (что, т. о., следовало бы прокомментировать). Лайош всхрапывает;

в это время Мэрилин Монро говорит: пять принципов. Ах да: ленинских. Вообще-то, я либо выйду замуж за своего бывшего жениха, либо нет. Она смотрит на Томчани, отодвигает трубку ото рта. Просто шутка, шепчет она парню и на секунду опускает ресницы. Нет, нет, никто, продолжает она. В общем, мы как раз рассматриваем случай, когда я выезжаю слева, уж не знаю куда, описываю большую дугу, ну, а справа стоит большой грузовик, нагруженный товарами экспорта-импорта, тогда он встал, и я увидела, что у него животик, небольшой, ну, знаешь, он скорее спортивного такого типа, и медленно, как бы задумываясь на каждом слове, сказал, что я сдала, но не допущена, да, это было чудесно, сдала, но не допущена, и что для слушателей курса эта информация необходима, он имел в виду товары экспорта-импорта. Это было чудесно. Руку он положил вперед, на спинку стула. Галстук заправил в брюки. Это был единственный крутой поворот;

в это время снаружи слышатся звуки безобразно дикой силы, все толпятся у окна и видят пикирующего вниз сокола и окровавленный всклокоченный комок перьев. Как раз на остановку 33-го свалится, говорит дядя Тиби. Чуть погодя появляется Янка Дороги. Она сразу же все понимает. Я ничего не могу сделать, она ломает руки, противно хрустя пальцами. Адам не держит рот на замке. Надо бы попробовать московского сизого. Томчани машет на него рукой. Кружащий голубь представляет собой именно то, о чем говорит его название: он способен длительное время, в течение 2–8 часов, без перерыва летать по кругу, но… Лайош перебивает его. Возможно. Возможно, мы потеряем их из виду, возможно, они будут с жуткой скоростью носиться над землей, вращаясь вокруг собственной оси справа налево или слева направо. Все это возможно. Но очевидно и то, что я бы не решился напустить сокола на московского сизого. Над этим все неловко и грустно смеются;

в это время дядя Тибор начинает шептать, я не против Мэрилин. Славная девушка, хороший программист. Хотя в PL/1 слаба… Да дело и не в этом. Андраш прерывает их. Давай не будем об этом13, уважаемый дядя Тибор. Нет смысла. Продолжим, когда Мэрилин вернется, предлагает Имре. А вы ребята не промах, резко говорит старик. Если меня сейчас примут, то еще увеличат зарплату до пенсии. Ну, и? Ну, ну! Мучают тебя там полчаса, ленин туда, ленин сюда, я так перепугался, про Сталина тоже спрашивали, а к другому столу подплывает эта Мэрилин Монро, перед этим, конечно, здравствуйте, дядя Тиби, как поживаете, дядя Тиби, как будто не видит… Диалектически, хохочет при этом Лайош. А у другого стола Монрошке — так, товарищ, сяк, товарищ, не тяжело ли будет, помимо работы, товарищ, надеюсь, надеемся, это тебе на пользу пойдет. Товарищ. Как будто я не товарищ. И тебя бы приняли, если бы ты знал материал, вмешивается Янчика. Томчани и Бекеши одновременно вскакивают. Старик в это время запевает, немного скрипуче, но в бодреньком темпе.

Янчика, Янчика,

Расти большой, не будь лапшой,

Папу с мамой слушай

И побольше.

Парни фыркают, садятся. Янош Тобиаш с обидой слушает. Капитализм я знал, а социализм нет. Это ужасно трудно. Над его словами заразительно хохочут два свободомыслящих молодца. Лайош Адам собирается рассказать одну из своих коронных шуток. Шутки у него топорные, но нельзя отрицать присутствие в них какой-то грубой прямолинейности; в них есть одновременно что-то невинное и неотесанное. Сначала он комментирует их смех. Aга, ага, дядя Тиби. Вот ты как. У тебя слюни летят изо рта, когда смеешься. Может быть, возможно, как говорят русские, тебе на все наплевать? Стоит ли так расходиться перед пенсией? Смех прерывается, но на столе старика уже всколыхнулись бумаги. Их движение сейчас дисгармонично. (Стол дяди Тиби всегда заполнен: листами бумаги, таблицами, записями. Вроде бы он не зависит от ребят, а ребята от него; да, они независимы друг от друга, и все-таки дяде Тиби приятно, что все знают: он уже в семь на месте, и на столе у него кипит работа. Знаете, ребята, сказал он как-то доверительно, в летчиках привыкаешь рано вставать. Там любили приговаривать: по коням, время не ждет! Под конем понимали, конечно, не настоящего коня, а самолет. «Ероплан» звали мы его. Бедный Хорти-младший.[5]) Лайош понижает голос, как бы готовясь произнести слова примирения и веры. (Это уже шутка.) Только пойми меня, дядя Тибор. Я молодой еще и о многом знаю только понаслышке. Я старик, но и я о многом знаю только понаслышке, усмехается дядя Тибор. Его смуглая кожа блестит здоровым блеском. (Любитель лыжного спорта.) Слушай, не пойми меня неправильно, но вот скажи, не может такого быть, что теперь мы несколько односторонне судим о немцах? Он сообщает, что считает Гитлера выдающейся личностью, заводит разговор о скоростных шоссе — которые до сих пор скоростные шоссе, даже в ГДР! — признает, что с ев… — ми поступили все-таки некрасиво, так не подобает благородным людям, вообще не надо было создавать такого шума вокруг этого, а вообще-то, они были солдатами, и если бы не американский бензин, нигде бы не было никаких иванов, настоящими солдатами хладнокровными профессионалами, и, честно говоря чего можно было ожидать после мира, принесенного французами, спрашивает напоследок парень, потом отмежевывается от Трианонского мира, лучше о нем и не вспоминать, потому что он не хочет ударяться в политику, но, возвращаясь к немцам, они-то знали, что такое дисциплина, здесь был бы порядок, о да, был бы. Он умолкает. Не знаю, правильно ли я думаю, уважаемый дядя Тибор! Тибор Тот направляется к двери. Как будто бы кивает. Проводит рукой по плечу Лайоша. Подождав, пока он выйдет, Лайош разражается хохотом. Старый фашист! Всегда, как разволнуется, идет в туалет, бесстрастно говорит Томчани;