Книга Клиника С... - Андрей Шляхов

— Новые геморрои! — так же тихо ответил другой мужской голос.

— Как помнит большинство из присутствующих, в марте против врача Тихоновой из второго детского отделения хирургического лечения врожденных пороков сердца было возбуждено уголовное дело по… номера статьи я не помню, речь шла о причинении смерти по неосторожности вследствие ненадлежащего исполнения своих профессиональных обязанностей…

Зал снова загудел. Валерия Кирилловна выдержала небольшую паузу и продолжила:

— Напомню для наших новых коллег и тех, кто забыл обстоятельства этой трагедии. Одному из наших пациентов, которому было десять лет, провели операцию по устранению изолированного дефекта межжелудочковой перегородки. Операция осложнилась инфекционным аортитом.[5]После операции ребенок находился под наблюдением доктора Тихоновой, которая проявила халатность — не обратила внимания на жалобы пациента на боль в области послеоперационной раны, повышение температуры и нарастающую слабость, не придала значения анализу крови и не назначила антибиотики. Более того, — Валерия Кирилловна повысила голос, — не желая выслушивать постоянные жалобы пациента и его матери, Тихонова поторопилась выписать тяжелобольного ребенка на амбулаторное лечение уже на шестой день после операции, указав в истории болезни, что выписка проводится по настоянию матери пациентки. Заявление от матери она не приложила, потому что такого заявления не было. Матери было сказано, что их выписывают, потому что в отделении нехватка свободных коек…

«Куда смотрели заведующий отделением и вы, уважаемая зам директора по лечебной работе? — подумал Моршанцев. — Ну вы-то ладно, вам в день по сотне, если не больше, выписных историй на подпись приносят, во все вникать времени не хватит, поэтому вы ориентируетесь на подпись заведующего: есть — значит, все в порядке. Но заведующий, заведующий куда глядел? Странно».

— Тихонова исполняла обязанности заведующей отделением и поэтому исправить ее ошибку было некому, — словно прочитав мысли Моршанцева, сказала заместитель директора. — Выписка прошла беспрепятственно, но на третий день после нее несчастный ребенок умер дома от разрыва воспаленного участка восходящего отдела аорты. По факту смерти было возбуждено уголовное дело, доктор Тихонова уволилась и ждала суда, находясь под подпиской о невыезде. Так вот, суд состоялся. Приговор — два года в колонии-поселении с лишением права заниматься врачебной деятельностью в течение двух лет.

— Катя так надеялась, что ей дадут условно, — сказал кто-то из женщин справа от Моршанцева.

— Могло быть и хуже, — ответила другая. — Колония-поселение — это все же не настоящая зона.

— По второй части сто девятой статьи могли и на три года посадить, — авторитетно заявил рыжебородый крепыш в тесноватом, явно не по размеру, халате. — Я эту проклятую статью наизусть помню!

Призвав сотрудников института ответственнее относиться к своей работе, Валерия Кирилловна переглянулась с главной медсестрой, также сидевшей в президиуме, и объявила пятиминутку закрытой. В толпе коллег Моршанцев вышел в коридор и пошел по переходу в свой восьмой корпус. Настроение, совсем недавно такое безоблачное и приподнятое, испортилось, и виной тому было информационное сообщение Субботиной. «Бедный ребенок, — думал Моршанцев. — Перенести операцию на открытом сердце (это ведь не вскрытие абсцесса или удаление вросшего ногтя!) и умереть спустя неделю от осложнения, которое попросту не лечили. А если бы лечили, то…»

На первом курсе Моршанцев истово верил в безграничные возможности медицины. Если что-то невозможно сегодня, так оно непременно будет возможно завтра.

К третьему курсу он скатился в скептицизм. Медицина, которую еще толком-то и понюхать не удалось, казалась нагромождением разрозненных, трудно постижимых и никак не связанных с жизнью наук. Однажды юный Дима Моршанцев дошел до того, что во всеуслышание назвал медицину «традиционно узаконенным шарлатанством».

Только на пятом курсе, поднаторев в клинических дисциплинах, Моршанцев начал смотреть на медицину трезво и непредвзято. Да — можем многое. Да — многого еще не можем. Но наука не стоит на месте, а перманентно движется вперед, и с каждым днем мы можем все больше и больше. Достаточно полистать любой из двух томов справочника практического врача 1959 года издания (всего полвека прошло ведь) и сравнить прочитанное с сегодняшним днем. Операции на открытом сердце стали обыденными, повседневными, чуть ли не рутинными. Это здорово, этим можно гордиться. Но никакой уровень развития науки и техники, насколько высок бы он ни был, не может уберечь от опасности, имя которой — человеческий фактор.

В ординаторской коллеги обсуждали новость. Моршанцев явился в самый разгар дискуссии.

— Отарик, ты не сравнивай Тбилиси с Москвой, — Маргарита Семеновна Довжик, высокая и широкая в кости, нависла над доктором Капанадзе, сидевшим за своим столом. — У вас там свои законы…

— Ритуля, я тысячу раз говорил, что я родился и вырос в Батуми! — Капанадзе сделал страдальческую мину и закатил глаза. — Учился в Саратове, потом переехал в Москву. В Тбилиси я только гостил у родственников! Разве трудно запомнить? Я же не говорю тебе «у вас в Киеве»! Я помню, что ты из Николаева!

— Я в общем смысле, Отарик. У вас там кровная месть, абреки, кунаки…

— Цинандали, Саперави, Боржоми… — обреченно вздохнул Капанадзе. — Только я не понимаю, какое это имеет отношение…

— Такое, что у вас строже относятся к врачебным ошибкам…

— Это так, да. От родственников у нас отвязаться труднее, чем от прокурора.

— Задним умом все мы крепки, — сказал Микешин. — Тихонова крайняя, значит, на нее можно повесить всех собак.

— Не можно, а нужно, Михаил Яковлевич, — вставила Довжик.

Моршанцев сел на диван. На него привычно не обратили внимания. Коллеги обращались к Моршанцеву только по делу, а если дел не было, то предпочитали его не замечать. Новая работа сильно проигрывала ординатуре в смысле морального комфорта. В Институте хирургии имени Вишневского к ординатору Моршанцеву врачи, в том числе и «остепененные», относились как к равному. Нынешние коллеги постоянно давали понять, что он им не ровня. Хуже всего, что это пренебрежительное отношение передавалось и медсестрам. Медсестры смотрели на Моршанцева нагловато и с вызовом, хихикали за его спиной, явно смеясь над ним, пробовали обращаться по имени, забывая про отчество. Моршанцев изо всех сил старался сохранять спокойствие, напоминал, что у него есть отчество, игнорировал смешки, якобы не замечал наглых взглядов, но скручивалась, скручивалась в его душе невидимая пружина, которая когда-нибудь должна была выстрелить. Пока же терпелось.

— Работаем, работаем, себя не жалеем, и вот она — благодарность. — Довжик уселась боком за свой стол и закинула ногу на ногу. — Бедная Катя! Два года за колючей проволокой!

— Колония-поселение — это не так уж и очень, — Капанадзе пренебрежительно махнул рукой. — Что-то вроде двухгодичного стройотряда.