Книга Скользящие в рай - Дмитрий Поляков

– Туда.

Я ушам не поверил. Однако папаня приставил лестницу и ловко взобрался на край плиты. Замер там, балансируя, и протянул мозолистые ладони.

– Подавай! – крикнул он мне.

Не знаю какими силами я подтащил бетонный брус, поставил его на попа и мягко уложил в растопыренные руки отца, который вцепился в него и ловко подтянул к себе.

– Ну, теперь влезай, – позвал он. – Другой конец примешь.

Надо сказать, что я боюсь высоты. Но некоторые мои поступки отличаются безотчетностью. Это был тот самый случай. Ноги сами внесли меня на двухметровую верхотуру и только тогда затряслись от страха.

Мать стояла внизу, скрестив на груди руки, и ждала, когда прибавится еще одна частичка будущего дома. Сверху казалось, что она молится.

Не успел я осознать, где я и что, как в руки мне упал тот самый конец балки, о котором говорил отец. От неожиданности я обхватил его крепко-крепко, прижал к груди и начал падать назад, прямой и сосредоточенный на его тяжести, грубости и бессмысленности. Я даже не подумал, что падаю. Просто понял – конец. И все. Без генезиса.

И вот в ту самую роковую минуту стоящий на том конце папаня немыслимым усилием мускулатуры выровнял меня вместе с балкой, и коротким рывком мы уложили ее поверх оконного перекрытия. Тогда и прошиб меня ледяной пот, и я отчетливо увидел мое тело, лежащее на спине, с бетонной дурой в объятиях.

На ватных ногах я сполз вниз, молча вышел в калитку, сел в машину и уехал.

Мать семенила за мной, протягивала руки, но я все равно уехал.

Хотя бы встряхнулся.

8

Потом подступил конец недели. За это время я сделал пару-другую звонков, но люди не захотели со мной не то что встретиться, а даже подолгу разговаривать. Все были чересчур заняты, у всех возникали неотложные дела. Нет-нет, никто не обделил меня своим сочувствием, я услышал много добрых слов. Любой рад был бы помочь, да только вот нечем. Но потом – я это кожей чувствовал – они с облегчением вешали трубку, наперед списывая меня, как неприятное воспоминание. Такие дела. А должников у меня не было.

Один, правда, сказал:

– Не вешай нос. Завтра… нет, послезавтра… Ах, черт, послезавтра я улетаю в Бельгию… Тогда через пару недель… или лучше… Знаешь, я сам тебе позвоню. Наклевывается одно заманчивое дельце. Так что… если я не задержусь… а я все ж таки, скорее всего, задержусь… Ну ты вот что, позвони-ка мне месяцев через… пять… нет, шесть. Да. Через шесть. Там видно будет… И держи хвост пистолетом! Не забывай! Звони почаще…

– А-а-а…

Но он уже повесил трубку. Конечно, можно и через полгода, и через год, какая разница? Только вспомнит ли он меня через год? Да и о чем просить через год?

Я всем мешал. Я чувствовал, что мешаю.

И даже жена старалась пореже меня замечать. Она отказывалась со мной спать, гулять, разговаривать, ссылаясь на усталость. Я ей верил и не досаждал: она же теперь у нас одна работала. Иногда ее прорывало, и тогда она принималась что-нибудь комкать в руках.

– Если так пойдет дальше, мы начнем экономить . Понимаешь? – сказала она однажды, комкая полотенце.

А через пару дней, комкая нераспечатанную пачку сигарет, заявила:

– Не за горами время, когда мы начнем экономить на электричестве . Будет тебе тогда телевизор.

Нет, точно, я был кругом виноват.

И тогда я заткнулся. Настрочил резюме – с одной стороны, довольно скудное, но с другой – характеризующее меня как надежного менеджера, преданного одной компании, – разослал его в сотню адресов и заткнулся.

А где-то в конце недели, как и обещал, позвонил Петрову. Мне не хотелось ему звонить, но я обещал, и Петров, как оказалось, ждал моего звонка. Это был первый за последнее время человек, не тяготившийся моим обществом.

9

Петров ждал меня возле метро, чуть приплясывая на месте, как если бы ему не терпелось. Мне захотелось тихо улизнуть, но он меня уже увидел.

Внешне Петров заметно изменился. Отпустил усы, отрастил брюхо. Под носом усы были длиннее и гуще, концы их спускались книзу, и один был короче другого, по-видимому, обкусан. Брюхо буквально обволакивала светлая майка, наводя на невольную ассоциацию с заполненным водой презервативом. Голову покрывала новенькая бейсболка.

Петров так мне обрадовался, что сделалось неловко.

– А ты помордел, бродяга, поморде-ел! – заорал он на всю улицу и полез обниматься. – Усики штабные, интеллигентский животик. Не пыльно живешь, а, бродяга?

– Хм-м… гм-м… – выдавил я смущенно и, наверно, покраснел.

– Все такой же застенчивый. Бронза! А пойдем-ка выпьем… Повспоминаем.

– Да не любитель я… – Тут ни с того ни с сего в голове всплыл и повис вопрос: какой, кстати, сегодня день?.. – А впрочем, идем.

Поскольку на дворе стояло распрекрасное солнечное утро какого-то дня трудовой недели, названия которого я так и не вспомнил, в баре царила атмосфера сладкой истомы и ровнымсчетомничегонеделания. Над головой гулко крутился вентилятор. Скатерти сияли белизной и полярной свежестью накрахмаленных складок, крест-накрест пересекающих столы с цветком посредине. Музыки не было. Посетителей тоже, кроме нас, никого не было. Даже бармена не было.

Изнемогающий от неги официант донес-таки до нас меню и молча шлепнул его на стол, одно на двоих. Хотел уйти, но Петров придержал его за рукав:

– Водочки, милейший, по сто пятьдесят. И селедочки с луком. И живо давай, живо… Да! И водочку чтоб в запотевшие стопочки… Ну, ты знаешь. Из морозилочки. Ну, давай, любезный, теперь давай. Не томи уже.

Официант недовольно нахмурился, выровнял осанку и медленно удалился.

– Послушай, – сказал я, – сто пятьдесят в пол-одиннадцатого… Это слишком.

– Так для разгона ж. Давно не виделись, – успокоил Петров. Он уставился на меня отеческим взором. И улыбался ласково и немного как-то зловеще. – Как дела-то вообще?

– Ничего, – ответил я, – вот с работы вышибли.

– С работы? Ну, это не беда. Какие наши годы! Не горюй. Найдем мы тебе работу.

– Спасибо, – сказал я. Мне и правда было приятно, что кто-то не просто посочувствовал, а принял участие в моей истории. Я как-то даже слегка размяк от этого «мы тебе», поспокойнее как-то стало.

– У меня сохранились хорошие связи, – продолжил Петров. – В управе есть, в жилищной комиссии. Да что там, в Мосгордуме тоже кое-что схвачено. Так что не дрейфь.

– Ну это здорово.

– Ты по какой части?

– Реклама.

– Отлично. Реклама везде нужна. Хотя, сам понимаешь, место теплое. Придется поработать. Ну, ты, главное дело, не дрейфь. По доброй памяти чего не сделаешь для старого друга.