Книга Бери и помни - Татьяна Булатова

Похоже, что и Римкина неблагодарность воспринималась ею как нечто естественное. Во всяком случае, поливая нагревшейся на солнце водой свои знаменитые огурцы, Ваховская не чувствовала себя обиженной. Наоборот, ей казалось, что все произошедшее – это не случайно, это для чего-то, это знак, должно быть. А чем же еще можно объяснить тот факт, что весь день происходили какие-то подозрительные совпадения: очередь в консультации – рядом, домой шли – вместе, дома – на одной улице, в одном дворе. «Надо подумать!» – решила Дуся и присела на прогретое солнцем крылечко.

– Петро-о-о-вна! – донеслось из-за забора.

Ваховская приподнялась.

– Огурцы не снима-а-ала? – полюбопытствовала соседка.

– Нет, – честно призналась Дуся.

– Смотри, соберут, глазом не успеешь моргнуть… И куда тебе столько?

Обычно в этом месте Ваховская переспрашивала:

– Может, возьмешь?

– Да что ты! – для приличия отказывалась соседка. – Если только парочку… попробовать…

Вместо парочки оказывалась полная корзинка, оттягивавшая руку, да так, что соседку кренило то вправо, то влево.

Сегодня Дуся на намеки заботливой соседки реагировала крайне вяло. Точнее, совсем не реагировала. Не догадывалась, и все тут.

– Петровна! – возмутилась женщина. – Ты не захворала?

– Не-е-е, – обнадежила соседку Дуся. – Завтра соберу – лень чего-то. А ты чего сама-то хотела?

– Я-то? – переспросила женщина. – Просто спросила. Может, помочь?

– Не надо, – отвергла соседскую помощь Дуся и начала складывать инвентарь под крыльцо.

Перед уходом Ваховская всегда обходила принадлежавшие ей владения: радовалась плодам своего труда. Проведя ритуальный осмотр участка, Дуся остановилась – было как-то не по себе. Она не привыкла уходить из сада с пустыми руками. «Да что же это я?!» – стукнула себя по лбу Ваховская и начала собирать урожай.

«Пожалела!» – презрительно подвела итог подглядывавшая за Дусей из-за забора соседка и обиделась, потому что привыкла рассчитывать на соседскую щедрость: «Ей-то столько зачем?»

«Какая тебе разница зачем?» – могла бы ответить Дуся, но мысли на расстоянии она читать не умела. Да даже если бы и умела, никогда бы так не ответила, потому что всех на свете подозревала в исключительной порядочности и искренней доброжелательности. А как же иначе? Она-то так! И женщины в цеху – люди, и соседи – люди, и девочка эта, Римма, кажется, – тоже человек. А человек человеку друг. Так почему же не сделать приятное? Этому другу, молодой маме и просто замученному, усталому человеку?

Домой Дуся летела как на крыльях. И неважно, что на каждое крыло причиталось по нескольку килограммов огурцов. Добро невесомо. Ничего не весит, ничего не стоит.

– Извините, – прошептала Ваховская непонятно кому и тихо забарабанила по стеклу Римкиных окон.

Довольно долго не отвечали. Дуся постучала еще раз: занавеска отъехала в сторону, и над подоконником навис крупный мужчина с нечистым, рябым лицом.

– Ой! – смутилась Ваховская и сделала пару шагов назад.

– Ну… – грозно сдвинул брови рябой.

– Извините, пожалуйста, за беспокойство, – шаркнула ногой Дуся и выставила перед собой ведро с огурцами. – Возьмите…

Мужчина медленно перевел взгляд с переполненного ведра на женщину в нелепой соломенной шляпе с бахромой и поинтересовался:

– Сколько?

– Что сколько? – не поняла Дуся.

– Рублей сколько?

– Нисколько. Это девочке вашей. Римма, по-моему…

– Жена, – немногословно поправил Селеверов.

– Жена? – изумилась Ваховская.

– Ну…

– Возьмите, пожалуйста. Это из сада. Свои. Хотите – на засолку, хотите – так. Скажите, Дуся… Евдокия приходила… Не надо денег…

– Понял, – оборвал Олег и жестом показал Ваховской, чтобы подошла поближе.

Дусе не пришлось повторять дважды. Она легко подхватила ведро и поставила его на подоконник:

– Вот, – улыбнулась Ваховская и замерла.

Селеверов взял ведро и исчез за занавеской. Через минуту появился и крикнул вслед уходящей Дусе:

– Эй, тетка! Как там тебя… Евдокия?

Ваховская обернулась.

– Сюда подойди.

Дуся приблизилась к бараку.

– На… – протянул он ей пустое ведро и, больше не говоря ни слова, скрылся в глубине комнаты.

Ваховская заглянула в ведро и обнаружила там три рубля.

– Господи! – расстроилась она и, вытащив трешку, покрутила ее в руках. Деньги жгли бессребренице руки. Дуся потопталась на месте и как-то умудрилась засунуть деньги под занавеску. Трешка упала на пол, а Евдокия Петровна Ваховская на цыпочках направилась к своему подъезду. Сидевшие на лавочке бабки с завистью посмотрели на второе заполненное огурцами ведро.

– Хороший урожай!

– Угощайтесь! – ответила Дуся и поставила ведро на скамейку.

– Ой! Дусенька! – запричитали истосковавшиеся по летним витаминам пенсионерки. – Дай бог тебе здоровья, дочка. И жениха хорошего!

– Кого? – смутилась Дуся.

– Мужчину-мужчину, – в один голос зашептали соседки и понимающе заулыбались.

– Глупости какие! – покраснела Ваховская и махнула рукой.

– Ты рукой-то не маши! – прикрикнула на нее одна из них, похоже старшая. – Одна живешь. Детей бог не дал. Захворашь, кто поможет? А тут все вроде мужик в доме: где подать, где гвоздь вбить, где чего…

– Я и сама могу, – не к месту заявила Дуся и нацепила на лицо строгое выражение. – Ведро верните.

Бабки засуетились вокруг ведра и, как только Ваховская исчезла в темноте подъезда, вынесли приговор:

– Дура она и есть дура. Ей люди добрый совет, а она брезговат. На себя б посмотрела – чухонка чухонкой, так и помрет в девках.

– Зато в отдельной квартире! – добавил кто-то, чем настроил всех против Дуси. – Ей вот она зачем? Барыня!

Бабки синхронно сложили руки на животах, поджали губы и разом замолчали. Невзирая на огурцы, соседское настроение оказалось окончательно испорчено, а вместе с ним – и чудный июльский вечер. Проклиная неблагодарную соседку на все лады, бабки разбрелись по домам.

Иное дело Дуся, за спиной которой оставалась уже добрая половина отпуска. Не признававшая усталости, она сидела в ванной на деревянной скамеечке, опустив свои большие разлапистые ноги в таз, и смотрела в глубь себя, чему-то блаженно улыбаясь. Евдокия Ваховская вновь и вновь проживала ощущения прошедшего дня: и как под влажными ладонями скользила ручка огромной красной коляски, и как горело под правой грудью от дыхания покряхтывавшей девочки, и как звенело в ушах из-за перебранки во дворе, и главное – как смотрела на нее Римка, там – в очереди… И плакала как…