Книга Аттила. Собирается буря - Уильям Нэйпир

— Как называют нас китайцы? — ревел он. — Чем мы прославились в их записях? Как они именуют нас в своих хрониках?

Аттила резко остановился перед отрядом и выпалил те оскорбления, из-за которых душа воинов наполнилась гневом.

— Никчемные бродяги! Молокососы!

Избранные вздрогнули, и лица у всех потемнели. Было известно, как их презирали в городах цивилизованного мира, в золотом сердце Китая — той страны, одно название которой приносило гуннам неудачу. Или далеко отсюда, в таинственных империях Персии и Рима, откуда доносились такие странные слухи.

— А в Риме, — громко кричал Аттила, — как о нас говорят в книгах тиранов западного мира, чьи головы раздуты от важности?! «Отвратительные, безобразные и умственно отсталые люди». Так сказано в произведениях некоего Аммиана Марцелина. Если бы он уже не умер, то его тело первым бы по всей длине насадили бы на кол, когда наше войско окажется в Риме!

Гунны, невнятно забормотав, согласились со своим вожаком.

— Для китайцев мы — «вонючки». По их словам, мы не пьем ничего, кроме молока, не едим ничего, кроме мяса, воняем, как животные. Они морщат свои носы при виде нас. В Китае даже наше имя осквернено! И мы, гунны, народ, становимся «сюнну». И кто тогда мы на китайском языке? Жалкие рабы!

Кровь закипела в жилах воинов. Их лошади стали грызть удила и ржать, в нетерпении перебирая передними ногами по длинной мокрой траве. Голоса собравшихся воинов перерастали в сердитый гул.

Каган проскакал в опасной близости от Цабы и, ухмыльнувшись, спросил:

— Ты раб?

В ответ Цаба резко и презрительно выругался.

— О, вонючки! — громко воскликнул Аттила над головами воинов. — О проклятые бродяги земли, презренные, гонимые от Великой Стены до Западного моря! Отпрыски зла, порождения ведьм и демоны ветра! Знайте, как глубоко вас ненавидят! А чем же мы отплатим за эту многовековую ненависть? Будем разглагольствовать, вести вежливые споры?

В ответ мужчины бросили сердитый взгляд. Аттила раззадоривал их.

— Может, преподнесем в дар шелк и золото нашим исконным правителям, помазанникам Божьим в Византии? С внимательными, кроткими послами? С рабским смирением, с подобострастным унижением, как и подобает таким рабам-вонючкам, как мы?

При этих словах воины выдернули мечи из кожаных ножен и подняли их вверх, лезвия засверкали на фоне небесной синевы.

— Как достойно ответить на столь глубокое оскорбление, мой любимый народ? Мои «вонючки»?

Говоря так, Аттила стащил с плеча свой изогнутый лук, в мгновение ока приладил стрелу к тетиве и выстрелил прямо в середину испуганной толпы. Цель была выбрана верно. Стрела полетела и попала в небольшой круглый щит Гьюху. Опешив, воин посмотрел вниз, но удар был несильным, и стрела не пробила брешь.

Каган взобрался в седло и, подняв высоко оружие, закричал над головами избранных:

— Мир узнает нас по нашим лошадям и стрелам!

Мужчины ответили хором древним воинским кличем гуннов, и земля задрожала, когда они, подгоняемые яростью, нагнулись и поскакали прочь галопом по степи.

Аттила вернул их, построил и муштровал до конца того дня, пока не наступили сумерки, рассказывая, что скоро предстоит вести боевую подготовку со своими собственными отрядами. Гунн высмеивал избранных, поливал грязью, возбуждая в их душах желание одержать победу. Он приказал, чтобы те поняли, насколько быстро можно сделать дюжину выстрелов. Воины потянулись к колчанам за спиной, нащупывая стрелы и посматривая на выемку на конце для тетивы. Затем тщательно прилаживали стрелу, скользя взглядом по вытянутой руке, снова натягивали луки… Большинству потребовалось две или три минуты, чтобы сделать дюжину выстрелов с заминками.

Наконец, не выдержав, верховный вождь ринулся вперед. Один несчастный воин — крепкий и длинный, словно каланча, Юхи — все еще пытался выпустить свою последнюю стрелу. Аттила ударил его кулаком и швырнул стрелу вместе с луком на землю. Лошадь Юхи стала раздувать ноздри и пустилась рысью в толпу стоящих позади гуннов. Те засмеялись, а Юхи нахмурился.

Аттила схватил двенадцать стрел в левую руку.

— Теперь смотрите, — сказал он внезапно тихим голосом. — Орест, — позвал он через плечо.

Грек отъехал на небольшое расстояние, воткнул свое длинное копье в землю и небрежно повесил щит за кожаный ремень.

Все смотрели, не сводя глаз.

Аттила взял лук в левую руку, в кулаке по-прежнему торчали двенадцать стрел. Он повернул руку. Каган не смотрел на стрелы, казалось, он едва прикоснулся к ним, дотронулся до выемки большим пальцем. Он вытаскивал стрелы одну за другой из кулака и одним долгим, но простым движением прилаживал к тетиве, прямо к натянутому изгибу лука. Вождь пустил одну стрелу вдаль и выхватил новую из кулака, вкладывая ее в выемку. Первая стрела попала прямо в центр щита.

Аттила не терял времени, прижимая тетиву к щеке и пытаясь следить взглядом за стрелой, но, поскольку держал лук под углом сбоку, направил стрелу так, что она оказалась бы прямо в груди противника. В сердце. Подобное положение лука означало, что стрела не сможет попасть ему в ноги или в седло.

— При каком условии всадник, скачущий галопом, выпустит стрелу?

Избранные молча отвели глаза.

— Только когда все четыре копыта лошади оторваны от земли. Только тогда он улучит момент, паря в воздухе ровно и легко. Тогда и стрела летит в нужном направлении. Выпусти стрелу, когда твоя лошадь скачет по твердой земле. А если ты подпрыгиваешь в седле, то не попадешь в цель.

Воины посмотрели друг на друга. Некоторые ухмыльнулись. Теперь Аттила проверял, насколько они доверчивы.

Внезапно каган перешел в галоп, в ярости кружа вокруг щита на копье. Лошадь заржала и закусила в удила, прижав уши и оскалив зубы. Аттила был одержим таким же животным бешенством. Гунны увидели, как он, промелькнув мимо, продолжал выдергивать и выпускать стрелы легкими, быстрыми движениями. Те летели и втыкались в раскачивающийся на ремне щит. Некоторые, внимательно наблюдая во время стрельбы, могли бы поклясться, что слова о стреле, выпущенной в ту секунду, когда лошадь находится полностью в воздухе и не касается поверхности земли, являлись правдой…

Аттила остановился и оглянулся. В щите торчали одиннадцать стрел. Двенадцатая расколола древко копья.

С момента первого натягивания тетивы до выпуска последней стрелы прошло, вероятно, полминуты. Нет, даже меньше. Лица воинов вытянулись: они не могли поверить своим глазам. Каган выпускал стрелу приблизительно каждые три секунды, останавливаясь и несясь на лошади во весь опор. И это было неважно. Все казалось каким-то почти сверхъестественным действом.

Аттила посмотрел на них сверху, его грудь вздымалась, на лице появилась широкая улыбка.

— О, мои «вонючки», — тихо сказал гунн. — Вы тоже сможете скоро так же стрелять. И станете наводить ужас на землю.