Книга Русачки - Франсуа Каванна

— Ну-ка вставать, так вот! Вставать пора, ну-ка!

— Черт побери, и прилегли-то минут пять назад! Набрался он, гнида, что ли?

— Послушайте, так вот, не говорите такие слова, а то при мне еще ничего, но те-то ведь были в оккупации во Франции, так вот, конечно, первые слова, которые узнаешь на чужом языке, грязные, не так ли, но потом они просят меня перевести, а они-то уж сами поняли, так вот, естественно, если я им не говорю точно такую же гадость, как вы, меня ведь тоже накажут, так вот, очень неприятно для всех, не так ли?

— Ну и что? Пожар, что ли?

— Война окончена? Все по домам?

Бельгиец вещает:

— Нужно пятьсот человек немедленно, прямо сейчас, а вас как раз пятьсот в лагере, так вот, вы едете, не так ли? Хорошо, что был ваш завоз, а то бы не справились.

Весь из себя довольный, что справился!

И вот мы снова выплюнуты в эту злостную ночь, окруженные прожекторами с синим камуфляжем, топчем, продрогшие, сухой песок лесной поляны. Подваливает целая пачка разнообразных мундиров, воинственные сапоги, подрагивающие пуза. (Гордые эти Тарзаны после тридцатника таскают перед собой пузища, будто из телячьего студня, и складки спасательными кругами. Обильная дикая кожа придает всему этому зверскую мужественность.) Над мужавой четверкой движется единая стайка сверхнаглых фуражек с высокой тульей, — словно блины подпрыгивают на сковородке. Все это «Четырнадцатое июля» берет курс на нашу плачевную ватагу. Среди военачальников один штатский, но все-таки он в сапогах, доходящих до колен, в которые заправлены хорошо отутюженные брючины двубортного костюма важного мужчины. Выбрит он выше висков, — уши, как крылья, — оставлен лишь небольшой, как у зубной щетки, клок волос совсем наверху, с пробором, прочерченным по линейке, в самой середке. Вид у него был бы менее глупый, если бы он просто обрил себе наголо череп. Они как будто нарочно стараются выглядеть как можно паршивей. Должна быть красивой форма, не человек. Человек — что-то вроде деревянной болванки, безликой, жесткой, дубовой, мужественной. Мужественной, черт побери! Только об этом они и думают, о своей мужественности! Не для того, чтобы ею воспользоваться, а чтобы показывать.

У этого остолопа с красивой скотской рожей, такой отлаженной, такой удачной рожей немецкого аристократа, корректного с побежденными, приколота к лацкану, на самом виду, скромная белая облатка, очерченная гранатовым ободком, с пляшущим колесиком в середине, — пауком с четырьмя жесткими лапками, бегущими друг за другом: роковой свастикой. Значит, это член Партии{15}, да еще какой, — вокруг значка позолота!

Бельгиец усердствует. Высокий тип его отстраняет. Ему не нужен посредник.

— Все вы здесь теперь принадлежите фирме «Грэтц Акциенгезельшафт». Фирма Грэтц А. Г. полностью берет вас на свое попечение. Фирма работает на военную отрасль. Значит, она под контролем армии. Лень, отсутствие дисциплины, упорная неуклюжесть, симуляция болезни и добровольное членовредительство будут рассматриваться как акты саботажа, а их виновники будут переданы гестапо. Любой акт терроризма, любая коммунистическая или пораженческая пропаганда, любая клевета или оскорбительные слова, направленные против Фюрера, германского Рейха или Немецкой национал-социалистической рабочей партии, повлекут за собой передачу виновного в руки гестапо. Любая попытка к бегству будет наказываться гестапо, которое для первого раза направит виновного на стажировку для перевоспитания[3], а в случае рецидива и неисправимости примет в его отношении наиболее предпочтительное для германского Рейха решение. Любая попытка кражи, мошенничества, черного рынка или спекуляции с продовольственными карточками в отношении немецких граждан будет приводить к вмешательству уголовной полиции, которая сама оценит, следует ли передать этот случай в обычный суд или доверить его гестапо. Любая кража, совершенная под прикрытием воздушной тревоги или военных действий, даже если она была направлена против другого иностранного работника, будет караться смертной казнью. В Германии приговоренные к смерти подвергаются обезглавливанию топором. Любой грабитель трупов или подвергшихся бомбардировке домов будет расстреливаться на месте. За исключением сугубо производственных потребностей, строго воспрещается вступать в разговоры с гражданами Рейха. Запрещено говорить также с выходцами из восточных стран. Совокупление с немецкой гражданкой может привести к смерти обоих виновных. Меня зовут герр Мюллер. Я начальник отдела кадров фирмы Грэтц А. Г. Грузовики поданы. Добро пожаловать!

Он выпрямляется, щелкает каблуками, прямо как Эрих фон Штрогейм в фильме «Великая иллюзия»{16}.

Чем свободнее немец говорит по-французски, тем он еще более немец. Тем он страшнее. Этот вот по-французски говорит в совершенстве. Все еще впереди…

* * *

Если немец говорит: «Грузовики поданы», — значит, они действительно поданы. Запихиваемся внутрь, и вот мы уже тронулись в облаке песчаной пыли. По дороге я любуюсь добротным, совсем новым проволочным ограждением трехметровой высоты, над ним четыре линии колючей проволоки, нарочно склоненные вовнутрь, ради смеха над возможным скалолазом. Не долго же нас держали на этом пятачке рынка рабов. Покупатель нашелся быстро.

Мама, ты воспитала своего сына, лезла из кожи вон, чтобы в двадцать лет его продали, как продают цыплят на ярмарке, дюжинами, головкой вниз, связанными за лапки, что ты об этом скажешь?

Трясет нас довольно долго по каким-то пригородам, по лесам с бескрайними озерами, опять по пригородам; заводы, кусочки города, мелькают то там, то тут… Странная это страна! Все перемешано, одно в другом… Все равно сейчас ночь, все равно я слишком одурел ото сна, чтобы заниматься туризмом, все равно в конце этого сраного пути наверняка будет какой-то сраный обрезок доски и лоскут одеяла, — другого мне и знать не надо. Нет. Знаю также, что я подцепил блох на их сраной лежанке. Чувствую, как они бегают по мне, как сосут кровь, обжоры. От этого меня всего передергивает, но сон сильнее.

— Los! Los, Mensch, los!

Ну вот, приехали. Песок, деревянные бараки, свет, замазанный синим, «Лоос! Лоос!», «Скорей-скорей, так вот, разве в такой час приезжают, тут даже ночью спать не дадут, не так ли?» Бельгиец. Всегда найдется бельгиец, тут как тут.

Совершенно очумелый, иду за стадом. Песок. Опять песок. Собаки вопят, разрывая пасть, совсем рядом… Собаки? Попались!

— Hier!