Книга Не спешите нас хоронить - Раян Фарукшин

Вздыхаю, громко сморкаюсь, сплёвываю горькую вязкую массу за прошедший день забившую мою носоглотку. И мы сами, как вязкая отработанная масса, выплюнутая Родиной на свои задворки. Мы никому не нужны.

— Тьфу! — эх, ну теперь хоть дышать можно в полную грудь.

Раскладываем еду: толстыми кусками нарезаем сыр и колбасу, большими ломтями ломаем хлеб, торопливо — царапаясь о края крышки — штык-ножом открываем консервы. Слюни, переполняя рот, вытекают и свисают на подбородке. Сосед довольно смеётся, напевает что-то под нос, шутит.

Сделав бутерброд из всего, что было, я поднёс его ко рту. Откусить не успел — вывернув из-за забора, на полном ходу к нам летел БТР.

Отбросив бутерброды, мы схватили калаши. Бэтэр тормознул резко, и трое бойцов, сидевших снаружи, едва не слетели на землю.

— Здравия желаю, мужики! С новым годом! Лейтенант ***, ***ой парашютно-десантный полк! — отчаянно пытаясь перекричать рёв двигателей, тоненьким писклявым голоском представился худой миниатюрный мужчина.

Никаких знаков отличия ни на ком нет. Снайпера чеченские не разрешают звёзды носить, звёздных — «снимают» первыми. И офицеров от солдат здесь можно различить только по возрасту, да по густой щетине, чёрной полосой выделяющейся на неделю небритых рожах. А этот лейтенант — молодой, «зелёный», ни усов, ни бороды у него и в помине не было, может, он и не брился ещё никогда. И не отличишь его от простого бойца. И по одежде не скажешь, что он — десантник, ростом не вышел. Я думал, таких мелких, как он, в десантуру и не берут.

А Сосед вытянулся в струнку и, как на конкурсе строевого смотра, отчеканил:

— Рядовой Шапошников!

— Это улица Госпитальная? А где улица Госпитальная? — спросил лейтенант и наклонился к открытому люку. — Выруби движки! Не слыхать ни хера!

— Не знаю, что за улица, товарищ лейтенант! — Сосед опустил автомат и вопросительно взглянул на меня. Я пожал плечами.

— Мне сказали, что здесь находится или госпиталь, или санчасть, или медсанбат, — разочаровался лейтенант. — Не важно кто, но кто-то из них должен быть. Хоть кто, любые врачи, медики, медсёстры. Кто есть? Никого? А мне объясняли, что где-то здесь или медгородок, или госпиталь. Если это, конечно, улица Госпитальная. Я не знаю, может, наши сами какую улицу так по-русски окрестили, чтоб сподручней было. Сказали, улица Госпитальная. Короче, мы будем прорываться к своим, на улицу Педагогическую, знаете, где это?

— Нет. Откуда нам знать? У нас ни карты, ни хера! А таблички с окрестных домов сбиты, даже не знаем, где сами сидим. Просто догадываемся, что где-то глубоко в жопе!

— А нам надо оставить в этом госпитале вот их, — лейтенант откинул угол брезента, который я поначалу и не заметил. Под откинутым брезентом, посредине между бойцами, на красном одеяле лежали два сильно обгоревших трупа. Очень сильно обгоревших, одни кости и сапоги, больше ничего.

— Мы их можем потерять при попытке прорыва, а хотелось, чтоб пацанов похоронили по-человечески. Это танкисты из нашего сопровождения. Имён я, к сожалению, не знаю. У них и документов-то не осталось никаких. Из «Мухи» их подбили, — лейтенант, по лицу ему дашь не более двадцати, снял каску.

Боже мой! Лейтенант оказался седым! Седым — в двадцать лет!

— Ни хрена! — вырвалось у меня. — Весь седой!

Кушать расхотелось моментально. Я обмяк, сердце защемило. Мне снова стало больно. Больно за лейтенанта, за его десантников, за танкистов, за всех нас, за всех солдат необъявленной чеченской войны. И за родителей, которые получат похоронки и умрут от горя, умрут вместе со своими сыновьями, навсегда искалечив свои души гибелью ни в чём неповинных детей.

Не услышав моего восклицания, летёха продолжал:

— Их трое было. Эти выбраться не смогли… Когда мы их подбирали, они ещё горели. А третий… третий вылез. Так снайпер, сука, сначала в одну ногу его ранил, потом в другую. Так он и лежал, кричал, помощи просил… Он знал, что мы рядом и что мы видим его, тоже знал. И снайпер, сука, знал, что мы рядом. А у меня из двенадцати подчинённых — осталось двое…

Я робко посмотрел на выживших в безумной передряге бойцов: каски набекрень, кирзачи рваные, некогда камуфлированные свитера стали чёрными и изодранными в локтях. Бронежилеты кривые, помятые, с мелкими пробоинами.

Бойцы сидели неподвижно, с усталыми, а потому беспристрастными, пустыми, отрешёнными лицами.

— … и я решил пожертвовать танкистом, ради спасения жизни моих двоих. По-другому я сделать не мог, — сам перед собой оправдывался лейтенант, — снайпер положил бы всех. Я сделал, что мог сделать, но пацанам своим не разрешил ползти за танкистом. Они плакали, говорили «лучше умрём, но смотреть на это больше не можем». Но я не дал им возможности пойти за раненым… Снайпер, по одному, снял бы всех. Он притих, падла, притаился, ждал нас, я знаю, ждал, дав нам сойти с ума от стонов танкиста. Но мы сидели тихо, мы не показывались. А он, видимо решив, что мы ушли, добил танкиста и исчез. Ушёл живым, падла… Но мы с ним ещё встретимся… Я сам найду его, лично…

— Он снёс ему голову… Тому танкисту, сука снёс голову… разлетелось всё… всё… — безликим, почти равнодушным голосом выдавил из себя один из бойцов. — Он внутри у нас лежит… его тело… без головы… лежит…

Я смотрел то на останки несчастных танкистов, то на седого лейтенанта, то на его бойцов. Глаза мои наполнились слезами, в горле образовался ком, ладони вспотели, пальцы ног свела судорога. Стало неловко оттого, что мы тут спокойно сидим с колбасой и тушёнкой, а летёха уже стал седым, а два танкиста превратились в маленькие нелепые обугленные фигурки, а их третий…

— Мужики, есть хотите? — я не нашёл других подходящих слов.

— Чего? — на моё счастье, лейтенант не расслышал моего глупого вопроса. — Не знаете где их оставить, да? Не в курсе, где госпиталь?

— Не знаем, мы сами заблудились, это не наша территория. Но думаю самарцы, вы сейчас мимо них проедете, они вот, в этих пятиэтажках через дорогу, — указал на соседей Сосед, — должны знать про госпиталь. Если он здесь имеется, Самара вам покажет. Это их квартал.

— Спасибо! Счастливо… — БТР резко взял с места, и бойцы вновь чуть не попадали с брони.

— Не нарвитесь на духов! — Сосед помахал отъезжающим рукой. — Удачи вам, мужики! Удачи! Держитесь!

Я даже не попрощался с бойцами и не посмотрел им вслед. Я не замечал ничего и никого вокруг. Я стал одиноким. Злым, одиноким волком. Волком, которым руководит месть. Волком, готовым убивать. Волком, которому нужна новая, свежая кровь. Я был на взводе. Я рвался в бой. В безумный, кровавый, с кишками наружу.

Я решительно встал и снял автомат с предохранителя. Щёлк! Патрон в патронник.

— Ты куда? — заглянул мне в глаза Сосед. — Э нет, так не пойдёт. Жопой чую, сейчас натворишь ты глупостей, и придётся мне тоже искать этот медгородок, чтоб тело твоё сдать. Усман, послушай меня. Иди, полежи. Ты долго не спал, мозги твои выкипели, глаза не видят ни фига, стресс у тебя, браток. Стресс. Ничего ты сделать не сможешь, и погибнешь напрасно. Давай, договоримся так: ты поспишь, отдохнёшь, наберёшься сил. И мы вместе пойдём и порвём этих грёбаных уродов на части. Я обещаю. Моё слово. Вместе вышибем говнюкам мозги. За наших погибших пацанов: и за «десу», и за танкачей, и за морпех, и за «махру». Мы с тобой за всех отомстим. Но только потом. А сейчас иди, полежи. Полежи.