Книга Визит в абвер - Александр Сердюк

9 июля. Сегодня к полковнику, неожиданно для меня и доктора, прибыл какой-то разведчик в звании гауптмана. Имя не афиширует. Лишь после его отбытия Броднер шепнул мне: "Работает в русском тылу". В подобных случаях лишних вопросов не задают.

10 июля. Над нами кружил русский самолет, разбросал листовки. О, ужас! Доктор подхватил одну из них и стал читать вслух. Оказывается, командование Красной армии предлагает нам прекратить сопротивление и сдаться. Неужели согласимся? Лично я ни за что!

15 июля. Нас внезапно обстреляли. Не партизаны ли? Отвечать огнем полковник запретил. Мы втроем отползли в кусты. Я прилег поближе к Броднеру, вдруг вижу: расстегивает кобуру, достает браунинг. Зачем? Стрелять? Но в кого? Рука полковника дрогнула, затем стала твердой. И он начал медленно поворачивать ствол к правому виску. "Господин полковник!" — вскрикнул я, а доктор вцепился в его руку. Прогремел выстрел, но пуля только обожгла висок.

После случившегося Броднер заявил, что дальше он не пойдет. Доктор поспешил присоединиться к нему, сказав, что раненого офицера вермахта на произвол судьбы не оставит. Итак, я окончательно убедился — да, да, окончательно! — среди этих штабников партнера мне не найти!

16 июля. Лежим возле картофельного поля. Вдали виднеются какие-то озера. Я прополз метров двести и, не обнаружив партизан, принялся рыть картофель. Надо же хоть чуть-чуть подкрепить свои иссякающие силы, быть может, еще пригодятся.

Ночью пришла в голову мысль: должен ли я и дальше связывать свою судьбу с людьми, которых больше не ценю и не уважаю? Мой бывший командир едва не покончил с собой, а ведь еще недавно он был воплощением мужества и воли. Что с ним сталось? Доктора я знаю меньше, но за последние дни и его словно подменили. Тоже мне арийцы! Германии эти люди больше не нужны. Пусть остаются здесь, в этих дебрях. Пусть их растерзают волки — слезу не пролью. Их песенка спета, мне это совершенно ясно. Ну а моя? Какая мне уготована участь? Неужели, подобно им, уйду с поля битвы? Ни за что! Офицеру, верой и правдой служившему фюреру, надо продолжать сражаться. Даже если окажусь в русском тылу, я должен сражаться. Должен. Хайль Гитлер!»

Больше лейтенант Руммер не сделал ни одной записи.

— Ну, наконец-то! — воскликнул начальник заставы, едва Борцов долистал тетрадь. — Нам же дорога каждая минута. Столько времени потеряли!

— Вы так полагаете? — майор укоризненно покачал головой. — Почему потеряли?

— А то как же… Сперва из-за той фашистской вражины, а потом из-за его мерзкого сочинения. Небось, сплошная порнуха, они это любят… Для нас же время — золото.

— Золото-то золото, но только мы ничего не потеряли. Наоборот, приобрели.

— То есть? Что именно?

— Эти неосторожные свидетельства фанатика. Между прочим… Собираемся с вами искать дивизионного разведчика, а он, оказывается, не так уж и далеко. Я говорю о Манфреде Броднере, имя которого назвал власовец. О нем речь в дневнике. А еще о гауптмане Шустере, тоже заслуживающем особого внимания. Кстати, не удивляйтесь, я знаком с ним. Это тот самый гауптман, который рядом с моей башкой всадил три пули. Проверяя мою благонадежность, поставил к стенке и давай пулять. Конечно, во всех трех случаях он промахнулся, но стрелок из него отличный. Вскоре Шустер исчез из команды, ходили слухи, что погиб где-то, а выходит — курилка жив! И обыватель не где-нибудь, а в белорусских лесах. Уж не вблизи ли от нас с вами?

— Значит, еще и гауптман? — Самородов был явно озадачен таким поворотом событий. — Час от часу не легче.

— Одного поля ягода, так что удивляться здесь нечему, — сказал контрразведчик, подумав.

— Да я и не удивляюсь. Только что же выходит — на ловца и зверь бежит? Нарочно не придумаешь.

— А придумаешь — не поверят. Так, что ли? Словом, невероятно, однако факт, — со свойственной ему рассудительностью произнес Борцов. — Шли к одной цели, но не параллельными курсами, вот и пересеклись… Помнишь, как в геометрии?

— Да геометрия у нас, Павел Николаевич, простая: оккупантам ни на каких курсах спуску не давать. Только так очистим от них родную землю.

Глава третья

Навьючив на себя скатки, вещевые мешки и сумки с гранатами и запасными дисками к автоматам ППШ, пограничники тронулись в путь. В хвосте колонны, как обычно, пристроилась повозка с палатками для ночлега, кухонной посудой и котлом. Без наваристых щей и гречневой каши солдату не по себе. А шествие это замкнули слегка пострадавшая в перестрелке «эмка» и трофейный мотоцикл.

Ни машиной, ни мотоциклом офицеры не воспользовались — шагали вместе со всеми. Отшагать предстояло не менее двух десятков километров, на что заставе было отведено три с половиной часа. Норма, конечно, предельная, жесткая, но все понимали, что прибыть в конечный пункт позже никак нельзя. Солдаты мало-помалу втянулись, задвигались живее, энергичнее. В общем, получился настоящий марш-бросок. От удовлетворения переходом у Самородова засияло потное, запыленное лицо, Борцов же под конец пути притих — после затворнической штабной жизни и германских харчей проворства поубавилось. Была у него и другая, так сказать, сердечная причина. В голову исподволь прокрадывались мысли о доме: всего две недельки прожил в семье. Как появился, так и уехал — внезапно. Но ведь встреча все-таки была! Реальная, что в годы войны большая редкость.

Жена, сынишка — вот они, рядышком. Такое счастье дарили ему только сны. Но во сне все бывало иначе — Нина, жена, почему-то снилась еще девчонкой, с ее смешными косичками, с заплетенными в них белоснежными бантиками.

Их пути сблизились еще в детстве, когда Нина и он перешли в четвертый класс. Посадили их за одну парту. И все школьные годы, переходя из класса в класс, они оставались за одной партой. Это соседство, продолжавшееся аж до выпускного вечера, и определило их дальнейшую судьбу.

Павел отслужил на границе срочную и перед тем, как поступить в военное училище, предложил Нине руку и сердце. Она не колебалась и не мучила его ожиданием ответа, для нее это давно уже было решено. Перед войной родился сын. Первые робкие шаги Дениска сделал в тот самый день, когда на западной границе загрохотали орудия. Теперь ему скоро пять, из них лишь несколько недель видел отца. За такой срок не то что отвыкнешь — забудешь. Павел Николаевич все же гадал: узнает ли? Гадал до последнего своего шага по лестнице. На его внезапный звонок дверь открыла Ниночка. Она оторопело попятилась, всплеснула руками. Полураскрытые губы ее задрожали, и то слово, которое она хотела произнести, будто застряло в горле. И пока вот так, в радостном безмолвии, пребывала она, из комнаты выпорхнул сынишка и своими лучистыми, немигающими глазками пытливо уставился на военного дядю. Опередив все еще не справившуюся с волнением мать, он голосисто закричал: «Папка! Мой папка приехал!»

С той минуты Дениска ни на шаг не отходил от отца. Что бы Павел Николаевич ни делал — он рядом. И все вопросы, вопросы. Да такие, что нарочно и не придумаешь. Увидал над городом самолет и тут же забеспокоился: «Папка, а он небо не поцарапает?» Положили перед ним на столе редиску и опять вопрос: «Папка, а почему она красная? Для нее что — землю красили?» Жаль, не прошло — промелькнуло их свидание.