Книга Оперативный рейд - Валерий Гусев

— Я ему сказал, чтобы он подтянулся. Я ему сказал, что он солдат Великой Германии, а не разгильдяй-колхозник.

Сосновский повернул к нему голову:

— Не бреши, разведчик. А то он знает слово «колхозник».

— Капитан, — грустно вздохнул Сима, — они все знают много русских слов. «Матка, млеко, яйки, руськи бабионки, шиссен». И «колхоз», в том числе, они знают — они, сволочи, с них кормятся. Но любимое слово у них…

— «Руссиш швайн», знаю.

— Нет, любимое слово у них — «партизанен».

Сосновский поглядывал на дорогу, высматривая поворот на Воробьи.

— А что ты еще его спросил?

— А я спросил: где нам сворачивать на склад?

Сосновский рассмеялся.

— Тише ты, — улыбнулся Сима. — Слишком по-русски смеешься, от души. Даже желудок видно.

— А мне ты что сказал?

Сима пожал плечами.

— Сказал, чтобы ты ехал побыстрее. Что ты, вообще, сволочь.

— Спасибо. Надо это слово запомнить. При случае отомщу. Как будем сворачивать?

— Да просто. Съезжай на обочину и открывай капот. А я тебя буду материть по-немецки. Хотя, конечно, мат у них условный.

Съехали на обочину. Сосновский суетливо откинул крышку капота, стал ковыряться, грея руки возле теплого двигателя. Сима прыгал рядом, материл его условным немецким матом и даже дал чувствительного, не условного пинка под зад.

Замыкающий вездеход брезгливо объехал их, а офицер только выкликнул в их адрес что-то условно матерное.

Съезд на Воробьи был едва заметен. Сосновский знал, что, в общем-то, никаких Воробьев в глубине лесного массива давно уже нет. Когда-то был там хуторок, выродился, на его месте прижился пикет лесничего. А сейчас там была партизанская явка.

Машина шла тяжело. Накатанной колеи практически не было. Сосновский угадывал ее по едва заметным гребешкам снежных наметов.

— Все, — сказал он, останавливаясь, — дальше своим ходом. — Он вышел из кабины, окликнул ребят: — Вылезай, братва. Можно курить.

— А оправиться можно? — первым спрыгнул на снег разведчик Кочетов. — А то я чуть в штаны не напрудил, с тоски. А мудрость народная гласит: сухие порты лучше мокрых. И еще: лучше вовремя пописать, чем не вовремя по…

Этот сразу освоился — мгновенно верхним чутьем понял, что опасности здесь большой нет, а малой он нигде не боялся.

Следующим выпал пленный. Он дрожал, и от него дурно пахло. Кочетов покачал головой насчет не вовремя.

— Дубиняк, что он показал?

— Много чего, командир, — брезгливо ответил Дубиняк и с омерзением сплюнул: — «Муттер, киндер, арбайтер. Гитлер капут».

— Они все так много говорят, когда в плен попадают, — сказал Сима и, морщась, заговорил по-немецки. Выслушал сбивчиво-горячие ответы. Покачал головой и сказал Сосновскому: — Пусто-пусто, командир.

— Дубиняк, отведи его в лес.

— Мараться еще об него. Марширен, фриц!

— Нихт Фриц! Их бин Ганс!

…Дубиняк вернулся один, брезгливо оттирая финку снегом.

— Значит, так, — распорядился Сосновский. — Ты, Сережа, остаешься здесь, беречь машину. Она нам еще может пригодиться.

— А чего мне здесь делать, командир?

— Сиди в кабинке, время от времени прогревай двигатель. А если кто здесь появится, гони их всех к… чертовой матери. Ясно?

— Да не знаю я по ихнему чертову матерь! Как их гнать-то?

— На раз — орешь: «Хальт!» На два — даешь очередь в воздух. На три — очередь на поражение. Мы будем поблизости, услышим и на счет четыре тебя поддержим. Понял?

— Яволь, герр официр!

— Ну вот, а говоришь, языка не знаешь.

— Командир, — напомнил Сима, — пока совсем не стемнело, надо кузов осмотреть. Что они там везли.

— Давайте, по-быстрому. Ребята, помогите обер-лейтенанту ящики пошмонать.

— Жратва там, — поспешил Кочетов, — не иначе жратва — больно добротно упаковано. И запах я учуял.

Да, упаковано было добротно. И пахло серьезно. Церковная утварь, иконы, сервизы старого времени, серебряные подсвечники, картины, статуэтки…

— Я так и знал, — сказал Сима. — Здесь ведь по городкам несколько краеведческих музеев до войны было. И недаром здесь Заксе вертелся.

— А это что за фраер? — спросил Дубиняк.

— Это еще тот фраер. Юрист, профессор искусствоведения, штурмбаннфюрер Франц Альберт Заксе. Он отвечает за вывоз из России в Германию художественных и исторических ценностей. Отбирает, оценивает, направляет и отправляет.

— Это что же за нация такая, а? — присвистнул Кочетов. — Ненасытная морда.

— Так, — скомандовал Сосновский. — Все! Ящики запечатать. Встали на лыжи.

— Меня обождите, — попросил Кочетов. — Я мигом.

Он сломил несколько еловых лап, сложил их веником, обулся в лыжи и поспешил к шоссе.

— Молодец, — похвалил его Сима. — Следы наши пошел заметать. Из него хороший бы жулик получился.

— А он и был хороший жулик, — усмехнулся Сосновский. — Классный домушник в прошлом. Но советская власть его перевоспитала. У него за два месяца — два ордена.

— Крепка советская власть, — от души крякнул Дубиняк. — Ну что, тронулись, командир? Вон он, поспешает, жиган прошлогодний.

Избушка на кордоне была пуста — дверь снаружи подперта колышком. Вокруг — синева нетронутых снегов. Только за домом, чуть заметная, уходила в еще большую глушь осторожная лыжня.

Вошли, засветили робкую коптилку, осмотрелись. Партизанская гостиница. Неструганый стол, полка на стене с некоторым припасом, печь, остальное — нары, покрытые лапником и ветошью. Да в красном углу — строгий лик Николая-угодника.

Завесили окошко тряпицей. Выложили на стол консервы, хлеб.

— Командир, печь затопим, а? С дороги-то не видать.

— Обязательно, — согласился Сосновский. — И по сто фронтовых не возражаю.

— И я не возражаю, — хором ответила группа.

Пока готовили питание, Елочкин сообщил по рации шифром о прибытии в первую точку. Сообщил очень коротко — пеленгаторы у немцев работали в прифронтовой полосе в особом режиме.

Выставив охранение, легли отдыхать.

ПАРТИЗАНЫ

Утром Кочетов согрел воду в котелке и поставил его на стол перед Сосновским:

— Советский офицер должен быть сильно выбрит и слегка под хмельком.

— Лучше бы наоборот.

Побриться Сосновский не успел, доложили:

— Связной прибыл.