Книга Метро 2033. Странник - Сурен Цормудян

— Да в прямом. Ты слышал, что ВДНХ ведет тайные переговоры с Алексеевской и Рижской? ВДНХ их прибрать хочет под свою власть, понимаешь? А чем не повод? Угроза жутких черных.

— Что же это за тайные переговоры, что ты о них знаешь, находясь на другом краю мира, — усмехнулся Казимир.

— Ну, знаешь ли. Подземелье слухами полниться. Попомни мои слова. Они альянс создадут. А рулить ВДНХ будет. И цену они себе набивают товарам своим. Вот, дескать, дорогие вы наши жители метро. Мы тут — первый и последний рубеж обороны перед натиском черной нечисти! Мы вас защищаем. А еще и успеваем обеспечить нашим непревзойденным чаем. А не подкинете ли вы за наш чай побольше патронов, чтобы мы могли успешно сдерживать натиск мутантов и вы, спали спокойно, попивая наш чай?

— Резонно, — кивнул Казимир.

— Вот и я говорю… Погоди. В Нагатинскую рейд?

— Серега, либо ты стареешь, либо совсем устал после своего выхода, — смеясь, проговорил Казимир. — Я же пол часа назад тебе об этом сказал.

— А чего вдруг? С чем это связано?

— Вот послушай. Минувшей ночью, к внешнему посту ребенок пришел. Маленький совсем. Годика четыре. Заплаканный весь и не говорит совсем. Но в одежке. Неказистая, правда, одежка. Лохмотья и только.

— Ребенок. С Нагатинской. — Пробормотал Сергей задумавшись. — Погоди, но ведь Кубрик в том районе детский плач слышал. Нет тут связи случайно?

— Вот и я думаю. Ты как сказал, я не сразу вспомнил про это. А сейчас сижу и думаю. Ведь никто не знает что там за дела с Кубриком. Только ты. А ты как вернулся, спать завалился.

— Может малыш знает, что с Сеней? — Маломальский уставился на старика.

— Может и знает. Но он глухонемой.

— И где он сейчас?

— Да Вера, санитарка наша, к себе его забрала. Ну, в карантинных целях, это правильно. Но и по-людски понять бабу можно. Ее дочку годовалую, помнишь, крысы загрызли. А тут чадо ничейное.

— Ну да. Понять ее можно конечно, — кивнул Сергей.

— Но это еще не все.

— Да? А что еще?

— Через несколько часов на тот же пост пришел человек. Взрослый. Странный такой. В одежде, наверное, размеров на десять больше чем надо. Вышел на свет и стоял минут сорок неподвижно. К свету вроде привыкал. К нему даже подойти не решались. Нетипично это, чтобы человек мог неподвижно стоять сорок минут. Потом он сам подошел. Улыбается постоянно и бормочет что-то бессвязное. Юродивый, одним словом.

— И где он сейчас?

— Да по станции околачивается. Его допросили, но как стало ясно, что он юродивый, так и отстали. Ничего сказать толком не может.

— Что, вот так просто околачивается? — повысил голос Сергей. — А если он чумной?

— Да нет, — махнул рукой Казимир. — Он не больной. Его осмотрели. Просто мозг на уровне младенца. Бродит, разглядывает все, как в первый раз увидел и улыбается. Ну, конечно, приглядывают за ним. А что с ним делать еще? Мы же не фашисты, чтобы юродивых на удобрения пускать. Вот и заинтересовалась администрация. Откуда люди эти взялись. Ну, ясное дело, вышли из туннеля, что к Нагатинской ведет. Но станция эта, и те, что за ней, заброшенные давно.

— Любопытно, — хмыкнул Сергей, потирая, светлую щетину на подбородке. — Особенно история с ребенком и возможная взаимосвязь с Кубриком.

— Да. — Старик кивнул и внимательно посмотрел на сталкера. — А знаешь что еще любопытно?

— Что?

— За сутки до твоего возвращения, пришел с поверхности Вавилов. Он сказал, что вы пересеклись с ним на Серпуховском валу. Потому Лось со своей группой и вышел, когда стало ясно, что беда с тобой приключилась. От Серпуховского вала ведь пять минут ходу до северного портала. А тебя не было сутки. Почему, Сережа?

Маломальский тяжело вздохнул и повернул голову, глядя в сторону других жителей станции. Теперь вздохнул и Казимир.

— Ты опять ходил к ее дому, да?

— Да.

— Почему, Сергей. Почему ты никак не можешь смириться?

— Послушай. Это ведь не так просто… И я тебе не хотел говорить кое-что…

— Что?

— Ну… Ты ведь знаешь нашу историю, как я молодой еще совсем, еще в той жизни, другой, до катастрофы, с вечеру до ночи околачивался у ее дома и глазел на ее окно. Как там свет горит. Как тень ее мелькает. А потом она гасит большой свет. Горит ночник. Девочка книжку читает, значит в кроватке своей. — Маломальский грустно улыбнулся, — Я, наверное, так месяцев шесть ходил к ее дому и вахтил под окном, все, не решаясь подойти и признаться. А потом смеялись с ней вместе над робостью моей.

Слушая это, Казимир прикрыл глаза и поджал сухие тонкие губы.

— Но шесть лет назад. Когда я только начинал ремесло свое. Я впервые после катастрофы оказался у ее дома. Вокруг руины. Тьма. Ветер сильный тучи черные гонит. Твари городом правят. Остовы обрушенных зданий. Некоторые здания целее. И ее дом не сильно повредило. И я смотрю на ее окно тогда. А в нем свет горит! Обычный свет как в обычной квартире в той еще жизни! Понимаешь?! И тень ее мелькает! Я тогда бежал оттуда. Это было тогда самым большим моим кошмаром! А потом я стал возвращаться к дому. Но такого больше не было. Пустой выгоревший дом без стекол. Черные до жути окна. И все. Но я не могу не ходить туда, понимаешь? Я до сих пор простить себе не могу, что в тот первый раз не решился забежать в этот дом и выяснить, почему там горит свет и мелькает тень. Как такое вообще может быть. Не решился, как тот молодой парень, что полгода в любви признаться не мог и торчал под домом до глубокой ночи.

— О господи, — выдохнул Казимир, — Сережа, ты сердцем видел этот свет. Не глазами и не разумом. Ты видел то, что запало в душу тебе с той жизни. Видел то, что хотел видеть. Понимаешь?

— Почему ты хочешь вытравить из меня эту веру, Казимир? Ты ведь и сам черти во что веришь. В то, что мы не единственные на земле.

— Моя вера, рациональна, Сергей. Я верю в то, что мы не единственные выжившие потому, что на земле были еще города, в которых была подземка. Питер. Минск. Екатеринбург. Другие. И там должны быть люди.

— Ну, хорошо. Допустим. Я не против. Я даже обеими руками за то, чтобы еще кто-то выжил на планете. Но насколько рациональна была тогда твоя вера, что ты решил, будто в состоянии дойти по поверхности этого мира, — Маломальский ткнул указательным пальцем вверх, — до другого города? Ведь безумная слепая вера и приступ отчаянья повели тебя в тот поход. Так вот и на меня иногда находит отчаянье и слепая, безумная вера. Тянет меня к ее дому.

— Да. Безумная вера и отчаянье. — Казимир кивнул. — Только вот не следует тебе забывать, что, бросившись в поход до Питера, я уже через два квартала потерял почти всех своих товарищей и обе ноги. Хорошо, что не жизнь. Так разве ты не понимаешь, что в своих бесполезных вылазках к ее дому можешь сгинуть почем зря?