Книга Расписной - Данил Корецкий

– Что-то я первый раз вижу шпиона с такой росписью!

– А вообще ты много шпионов видел? – Расписной усмехнулся еще раз. Он явно набирал очки. Но ссориться с авторитетом пока не входило в его планы, и он смягчил ответ:

– Какой я шпион… Взял фуцана на гоп-стоп, не успел лопатник спулить – меня вяжут! [22] Не менты, а чекисты! Оказалось, фуцан не наш, шпион, греб его мать, а в лопатнике пленка шпионская!

Расписной вскочил и изо всей силы ударил кулаком по столу так, что треснула доска. Ему даже не пришлось изображать возмущение и гнев, все получилось само собой и выглядело очень естественно, что было крайне важно, ибо зэки внимательные наблюдатели и прекрасные психологи.

– Постой, постой… Так ты, выходит, не приделах, зазря под шпионский хомут попал? – Калик рассмеялся, обнажив желтые десны с изрядно поредевшими, испорченными зубами: в тюрьме их не лечат – только удаляют. Но лицо его сохраняло прежнее выражение, и от этого непривычному человеку становилось жутко: не так часто видишь смеющийся булыжник. Блаткомитет тоже усмехался: получить срок по чужой статье считается фраерской глупостью.

– Хули зубы скалить… Двенадцать лет на одной ноге не отстоять!

Расписной глянул так, что булыжник перестал смеяться.

– Ну ладно… Родом откуда?

– Из Тиходонска.

– Кого там знаешь?

– Кого… Пацаном еще был. Крутился вокруг Зуба, с Кентом малость водился… Скворца… Филька… В шестнадцать уже залетел, ушел на зону.

При подготовке операции всех его тиходонских знакомых проверяли. Зуб с тяжелым сотрясением мозга лежал в городской больнице, Кент отбывал семилетний срок в Степнянской тюрьме, Скворцов лечился от наркомании, Фильков слесарил на той же автобазе. На всякий случай Кента изолировали в одиночке особорежимного корпуса, Филька послали в командировку за Урал, двух других не стоило принимать в расчет.

Калик покачал головой:

– Про Кента слышал, про других нет. А за что попал на малолетку?

– За пушку самодельную. Пару краж не доказали, а самопал нашли. Вот и воткнули трешник.

– А вторая ходка?

– По дурке… Махались с одним, я ему глаз пикой выстеклил [23] .

– Ты что ж, все дела сам делал? – ехидно спросил Зубач, улыбаясь опасной, догадывающейся улыбкой. – Без корешей, без помощников?

– Почему? Третья ходка за сберкассу, мы ее набздюм ставили [24] .

– С кем?! – встрепенулся Калик. Так вскидывается из песка гюрза, когда десантный сапог наступает ей на хвост.

– С косым Керимом. Его-то ты знать должен.

– Какой такой Керим? – Из глубины булыжника выскользнул покрытый белым налетом язык, облизнул бледные губы.

– Косого Керима я знаю, – сказал один из блаткомитетчиков – здоровенный громила с блестящей лысой башкой. – Мы с ним раз ссали под батайский семафор [25] .

Катала кивнул:

– Я с ним в Каменном Броду зону топтал. Авторитетный вор. Законник.

– Почему я про него не слышал? – недоверчиво спросил Калик, переводя взгляд с Каталы на лысого и обратно, будто подозревая их в сговоре.

– Он то ли узбек, то ли таджик. Короче, оттуда, – пояснил Катала. – У нас редко бывал. И в Каменном Броду меньше года кантовался – закосил астму и ушел к себе в пески. Ему и правда здесь не климатило.

– Ладно. – Калик кивнул и вновь повернулся к Расписному. – А где ты, братишка, чалился? [26].

– Про «белый лебедь» [27] в Рохи-Сафед слыхал?

– Слыхал чего-то…

– Керим про эту зону рассказывал, – вмешался Катала.

– И мне тоже, – подтвердил лысый громила. – Говорил, там даже законника опетушить [28] могут.

Расписной кивнул.

– Точно. В «белом лебеде» ни шестерок, ни петухов, ни козлов, ни мужиков нет. Вообще нет перхоти. Один блат – воры и жулики, вся отрицаловка [29] . А вместо вертухаев – спецназ с дубинками. Только не с резиновыми, а деревянными: врежет раз – мозги наружу, сам видел. И сактируют без проблем – или тепловой удар напишут, или инфаркт, или еще что… Через месяц из воров да жуликов и мужики получаются, и шестерки, и петухи… А кто не выдерживает такого беспредела, пишет начальнику заяву, мол, прошу перевести в обычную колонию…

– Если воры гнутся, у них уши мнутся [30] , – бойко произнес Катала, но его шутка повисла в воздухе. Все помрачнели. Ни Калику, ни блаткомитету не хотелось бы оказаться в «белом лебеде».

– А он, братва, все в цвет говорит, – обратился к остальным лысый. – Керим точно так рассказывал. Я думаю, пацан правильный.

– Кажись, так, – поддержал его еще один блаткомитетчик со сморщенным, как печеное яблоко, лицом и белесыми ресницами. – Наш он. Я сук за километр чую.

– Свойский, сразу видать… – слегка улыбнулся высокий мускулистый парень. На правом плече у него красовалась каллиграфическая надпись: «Я сполна уплатил за дорогу». На левом она продолжалась: «Дайте в юность обратный билет». Обе надписи окружали виньетки из колючей проволоки и рисунки – нынешней беспутной и прежней – чистой и непорочной жизни.

– Закон знает, общество уважает, надо принять как человека…

– Наш…

– Деловой…

Большая часть блаткомитета высказалась в пользу новичка.

– А мне он не нравится. – Зубач заглянул Расписному в глаза, усмехаясь настолько знающе, будто читал совершенно секретный план инфильтрации Вольфа в мордовскую НТК-18 и даже знал кодовое обозначение операции «Старый друг».

– Если он шпион, почему его в общую хату кинули? Почему у него все отмазки на такой дальняк? Пока малевки в пустыню дойдут, пока ответ придет, нас уже всех растасуют по зонам!