Книга 2012. Дерево Жизни - Евгений Ничипурук

Хочется с кем-то поговорить об этом. Хочется закричать в лицо: «Я чуть не сдох только что! Я тварь! Я уступил право сдохнуть кому-то другому! Тому, кто не должен был подыхать вот так вот! Я тварь тварь тварь! Но я хочу еще немного пожить… Это все инстинкт. Если ты знаешь, что там конец, ты не пойдешь туда. Это все инстинкт самосохранения… так устроены мы. Всегда готовы поменять смерть на жизнь. Всегда!»

Но мне некому кричать все это в лицо. Некому расплакаться на плече. Все мои приятели здесь – просто фон для жизни. Они никто. И я никто для них. И это ранит сильнее, чем плита, упавшая на голову. Это режет сильнее, чем рваный кусок трубы, вылезший из бетонной оправы. Это данность, с которой нужно жить дальше. Которая не даст тебе забыть, кто ты, ни на секунду.

Я качу в ближайший бар. И несмотря на то что сейчас только полдень, заказываю двойную порцию вискаря. Я выпиваю его залпом и киваю своему отражению в зеркале за барной стойкой. «Чертов везунчик! Однажды тебе так не повезет. Однажды… Однажды тебе придется быть самим собой до конца!»

* * *

Если ты о чем-то не знаешь, это не означает, что этого нет. Есть множество вещей, которые существуют на планете без всякого твоего вмешательства. И сейчас, возможно, происходят какие-то крайне важные события, о которых ты не имеешь ни малейшего понятия. Ты не прочитаешь о них в новостях, не просмотришь обсуждения в Интернете. Но они происходят. Нужно привыкнуть к этому. Нельзя объять этот мир. Нельзя уследить за всеми его движениями. Такова реальность.

А есть события, о которых ты просто не хочешь знать. Они вроде бы на виду и вроде бы тоже важны. Но ты отбрасываешь в сторону всякую информацию о них. Потому что что-то внутри тебя блокирует всякий интерес. Потому что на самом деле ты связан по рукам и ногам. Потому что ты сам ведом. Ведом в бездну. Кем? Да хрен его знает… Сегодня 267-й день. Я чуть не умер от несчастного случая… и я повстречал очень красивую китаянку, которая знает меня. Видела меня в Макао и вообще ведет себя интригующе странно. Я пойду с ней ужинать, пока неизвестно в какой ресторан. И эту запись в дневнике я делаю потому, что мне очень плохо и тревожно. Очень. Мне хочется поговорить об этом, хоть с кем-то. Хотя бы с самим собой…

Нью-ЙоркНезадолго до этогоПеред презентацией второй картины Херста

Быть менеджером художника дело крайне хлопотное. Особенно если твой клиент настоящий гений. Нет, не какой-нибудь там выскочка, кого признает гением горстка извращенцев, ведущих богемный образ жизни, запутавшихся в собственных мироощущениях. А гений, чей талант очевиден любому и заставляет каждого терять дар речи и наполняться глаза слезами. Но гении – люди не простые. Этот – спит и работает, спит и работает. И отказывается от персональной большой выставки. Ему нужно, чтобы каждая его новая работа представала перед людьми немедленно. Это непросто. И по меньшей мере странно. Особенно если пока у него была лишь одна такая картина. Одна. Но ее было достаточно, чтобы все вокруг сказали, что Вильям Херст – гений. Такого не бывало ранее. Чтобы что-то, нанесенное на холст, передавало такие чувства и так поражало разум зрителя. Казалось бы – обычные статичные картинки, холст, грунтовка, масло, но все не так просто. От картины Херста исходила буквально сбивающая с ног энергетика. Стоило лишь показать первую работу миру – и за право выставлять ее уже дерутся крупнейшие музеи. А теперь готово второе, возможно еще более успешное, произведение. Художник нарисовал само Время. Каково это – суметь нарисовать то, что нарисовать невозможно?

Джеймс Хук закончил с отличием Художественную академию, но даже он не представлял себе, что же увидит на новом полотне своего подопечного. Джеймс всегда мечтал стать художником, но не имел для этого способностей, а потому стал арт-менеджером, здраво рассудив, что лучше быть возле лучших, чем одиноко волочиться где-нибудь в хвосте.

Джеймс сидел за столиком в кафе и задумчиво разглядывал свой мобильник. Только что ему позвонил Херст, он хотел, чтобы новая картина немедленно предстала перед зрителями. Джеймс же испытывал по этому поводу некоторое беспокойство. Что-то внутри его противилось и кричало: «Беги, Джеймс, беги!» Но он никуда не бежал. Он хмурил брови и пил чай в кафе. Он думал о странностях Вильяма Херста и о силе его искусства. О том, что первая его картина «Вестники утра», на которой изображались скворцы, охваченные пламенем, подкрашенные красным рассветным заревом, превращающимся при соприкосновении с черным опереньем в живой огонь; эта первая его картина, тогда еще совсем неизвестного художника, заставила опытного арт-менеджера и галериста Джеймса Хука опуститься на диван и завороженно замолчать. Просто сидеть и молчать. И смотреть, как проклятые скворцы сжигают предрассветный мегаполис. Ничего подобного Джеймс в своей жизни еще не испытывал. Никогда.

Ни в Лувре, ни в Эрмитаже. Да, безусловно, творения великих мастеров бывало заставляли открывать рот и не дышать какое-то мгновение, но чтобы так – никогда. Это был просто вселенский катарсис. Неудивительно, что, когда Джеймс по просьбе Херста организовал телевизионную презентацию работы на крупном нью-йоркском телеканале, весь город замер на несколько минут. Просто встал. А на следующий день к маленькой, никому ранее не известной галерее «Пикассо» потянулись люди. Выстроилась гигантская очередь. Такая, что приехала полиция и попыталась хоть как-то навести порядок. Но очередь все росла, и, когда стало ясно, что людей гораздо больше, чем сможет пропустить через себя выставочный зал даже за неделю, Джеймса охватило странное чувство. Да, это был невероятный успех. Но Джеймсу было страшно. Он боялся этого безумного успеха. Он боялся этих людей, которые, как заколдованные, часами стояли под дождем, чтобы попасть внутрь маленького душного помещения и простоять свои пять минут перед «Вестниками утра», а потом выйти со слезами на глазах и побрести куда-то в полнейшей прострации. А еще Джеймс боялся, что Херст попросит его продать картину. Хотя это была бы самая логичная просьба в данном случае. У Херста не было ни гроша за душой, а невероятный успех гарантировал, что работа будет продана за сумму с пятью нолями. Этот успех без всяких сомнений обернулся бы существенным пополнением банковского счета и самого Джеймса, которому надо было оплачивать свои огромные текущие расходы. Но Джеймс не хотел продавать картину. Он боялся, что купивший ее коллекционер спрячет шедевр от посторонних глаз в своем маленьком частном музее, и никто больше, а главное сам Джеймс, не сможет смотреть в это смещающее сознание предрассветное небо. И на этих птиц… А потому Джеймс сразу же начал вести переговоры с музеями. Картина могла принести деньги и другим способом. Она могла отправиться в тур по галереям. Чтобы больше и больше людей могли увидеть ее. Чтобы весь мир узнал о таланте Вильяма Херста и о его успешном менеджере. И что бы ни случилось, Джеймс всегда сможет смотреть на картины Херста. Да, да, да.

А еще галериста переполняло беспокойство относительно нового шедевра. Обещанное «Время» было сдано в срок. Но что скрывается на холсте за тканью? Потрясет ли эта работа так же, как предыдущая? Или разочарует? Ведь при таком безумном по своей успешности старте сложно держать планку и раз от раза поражать зрителей. Джеймс бы многое отдал, чтобы хоть глазком посмотреть на новую работу Херста. Но, увы, скрытный гений настаивает на том, чтобы первый просмотр опять состоялся по телевидению. На этот раз это не так хлопотно. Более того, два крупнейших в стране канала предложили хорошие суммы за право трансляций и пообещали сделать достаточное анонсирование. Все шло к тому, что скоро Джеймс и его подопечный станут богатыми и знаменитыми. НО, это гигантское НО, засевшее у Джеймса в разуме. Он и сам не знал, что оно означает, что именно вызывало его странную тревогу. Джеймс был опустошен, обеспокоен и подавлен. И сейчас он твердо знал лишь одно – как только Херст закончит обещанный цикл из пяти работ, он, Джеймс, отправится в отпуск.