Книга Поцеловать осиное гнездо - Джонатан Кэрролл

Несколько жителей не соответствовали данному описанию. Это были в основном белые воротнички, работавшие на Манхэттене, но жить предпочитавшие подальше от мегаполиса, в приличном доме с двориком и зеленью вокруг. Изредка нам попадалась на глаза пара из Пайлот-Хилл, катящая в своем «роллс-ройсе», но у них не было детей, и где бы мы их ни встречали, они напоминали инопланетян.

А на другом конце городка располагался Бикон-Хилл, единственный жилой комплекс. По какой-то неведомой причине там поселилось множество еврейских семей. Помню, в шестом классе я зашел домой к Карен Енох, когда был по уши влюблен в нее. Там на обеденном столе я впервые увидел менору – подсвечник на семь свечей. Я сказал миссис Енох, что этот прекрасный канделябр напоминает мне тот, что стоял на рояле у Либерачи в его телевизионном шоу. Позже в тот же день она попыталась объяснить мне, что такое Ханука, но я лишь понял, что это двенадцатикратное Рождество.

Я рос в маленьком американском городке пятидесятых годов. Отчасти поэтому я всегда и отмалчивался, если речь заходила о моем детстве, – да просто оно было на редкость бедно событиями. Никто не отращивал длинных волос, единственным протестом был отказ от второй порции тушеного мяса, о наркотиках только шептались, и любой парень, чье поведение отклонялось от нормы, считался гомиком. Хорошо ли, плохо ли, но мы увлекались спортом. Большинство моих друзей звали Джо, Энтони, Джон. Большинство девушек, по которым мы вздыхали, были из тех, что достигают расцвета в семнадцать, но потом, слишком рано выйдя замуж, быстро становятся похожими на своих мамаш.

Проезжая через центр, я миновал полицейский участок и испытал искушение зайти и спросить Фрэнни Маккейба, но это могло потерпеть. Если все пойдет так, как я надеялся, я все равно скоро вернусь и много времени проведу в Крейнс-Вью.

В конце небольшого торгового квартала главная улица круто идет под уклон и упирается в речной берег возле железнодорожной станции. Отпустив педаль газа и дав машине катиться под горку, я вспомнил, как много раз ходил на станцию из дому пешком. Наряженный и полный предвкушений, как проведу день в Нью-Йорке, с расписанным поминутно планом действий и сэкономленными за много недель карманными деньгами. Пойду в Колизей на автошоу или на борцовский матч в Мэдисон-Сквер-Гарден, или иногда в Бродвейский дворец спорта спустить все свои деньги на игровых автоматах. Пообедаю хот-догом с кокосовым шампанским или жилистым стейком за два доллара в забегаловке у Теда. Тогда Нью-Йорк совсем не пугал. Двенадцатилетний умник спокойно мог в одиночку разгуливать по Таймс-Сквер – в самом худшем случае, привяжется какой-нибудь нищий, станет клянчить десять центов. Я не боялся там бывать, и сам город казался мне приятелем-пижоном, грызущим зубочистку.

По виадуку я переехал железнодорожные пути и резко свернул направо, к станции. Какая-то предприимчивая душа построила у самой реки дорогую с виду закусочную. В приступе ужаса я осознал, что все эти годы жизнь здесь продолжалась без меня. Кем они себя возомнили, чтобы изменять пейзаж, бывший когда-то моим? Частью своего существа ты думаешь, что территория твоей памяти принадлежит тебе; надо бы закрепить это законодательно – чтобы все сохранялось точно в таком виде, как было раньше.

Я подрулил к станции и вышел из машины. Через мгновение по рельсам промчался экспресс «Чикаго – Нью-Йорк». Я ощутил дуновение вихря, услышал колесный лязг и дробный перестук – и мир в вагонах экспресса снова представился мне романтичным, полным возможностей. Из Крейнс-Вью до Нью-Йорка мы всегда добирались на пригородном поезде. Прежде чем дотащиться до вокзала Гранд-Сентрал, он делал добрую дюжину остановок. В наш поезд садились те, кто работал в Нью-Йорке, старушки, спешившие на дневное представление «Хелло, Долли!», и тринадцатилетние подростки в коротковатых штанах и свитерах с треугольным вырезом и с таким количеством бриолина на волосах, что его хватило бы залить в картер семейного автомобиля.

Вздохнув, я посмотрел в сторону реки и увидел молодую пару; они перебрасывались летающей тарелкой, а между ними металась собака. Ей было очень весело. То и дело они давали ей схватить тарелку, и тогда радость перехлестывала через край: собака нарезала вокруг них бешеные круги, пока тарелку не отбирали обратно, и все начиналось по новой. Интересно, сколько раз в жизни вы испытываете настоящую грусть – только чтобы через миг вспомнить, что жизнь прекрасна? Я наблюдал за этой парой. Они излучали такие волны счастья, что я совершенно явственно ощущал их там, где стоял. Девушка закружилась и бросила тарелку изо всей силы, прямо в мою сторону, и та упала буквально в нескольких шагах от меня. Я двинулся было к ней, но, увидев бросившегося навстречу пса, остановился. Он тоже. Пес стоял в нескольких дюймах от ярко-красного диска, но смотрел на меня, будто спрашивал разрешения.

– Бери, бери. Можно.

Он наклонил голову этим классическим собачьим движением – мол, чего-чего? – которое всегда меня так смешит.

– Все в порядке. Бери.

Пес схватил диск с земли и бросился назад. Я двинулся к воде.

– Простите, не скажете, который час?

Я не знал, сколько простоял там, глядя на реку и предаваясь воспоминаниям. Вечер располагал к грезам. Как бы то ни было, выйдя из оцепенения, я взглянул на девушку, потом на часы.

– Четверть десятого.

– С вами все в порядке?

У нее было милое личико, и вправду обеспокоенное. Посмотрев на нее, я попытался улыбнуться. Я не знал, что ответить.

– Я когда-нибудь тебе рассказывал, как нашел труп девушки?

Та, кого я любил больше всех на свете, смотрела на меня с улыбкой, которую я буду вспоминать на смертном одре. Ее длинные темные волосы ровной волной ниспадали на плечи, прикрытые тонкой ночной рубашкой с птичками.

Она покачала головой.

– Вот потому-то мне и нравится у тебя ночевать. Утром ты всегда рассказываешь историю, которой я еще не слышала.

Ей было шестнадцать, но держалась она, как женщина под тридцать. Протянув руку через столик, я погладил ее по щеке. Она взяла мою руку и поцеловала.

– Не перестаю удивляться, что ты моя дочь.

Кассандра Байер нахмурилась:

– Почему? Что ты хочешь сказать?

– Только то, что сказал. Как нам с твоей матерью удалось вывести такого хорошего ребенка? Твоя мама жила жизнью, которая монахиню вогнала бы в краску. А у меня было больше неврозов, чем у Вуди Аллена. И, тем не менее, вот ты – серьезная, умная, обладающая чувством юмора... Как это получилось?

– Возможно, мои гены передались через поколение.

Она взяла флакончик жуткого черного лака для ногтей и принялась обрабатывать свой палец.

– Можно, после тебя я тоже покрашу ногти черным?

Она закатила глаза и простонала:

– Так что там с найденным трупом?

Я встал и налил себе еще кофе. Не глядя, она протянула мне свою чашку. Я наполнил ее и посмотрел на Кассандрину макушку.