Книга Наследник императора - Александр Старшинов

— Отчет о поставках зерна, трибун! — доложил Фламма, ныне числившийся при канцелярии.

— К воронам твой отчет! Забирай его и тащи назад! Вели писцам навести порядок в вашем хлеву — чтобы всякий хлам на столах не валялся, документы были сложены в футляры да заперты в хранилищах под замок. Да пусть в святилище приберут, да еще…

Трибун не ведал, что добавить, и лишь махнул рукой, давая понять, что Фламма должен сам сообразить, как именно наводить порядок, и немедленно бежать без оглядки в канцелярию с приказом трибуна. Сам же он нагнулся, совершенно не героически отклячив задницу, и с головой залез в нутро стоявшего в углу дубового шкафа. Судя по тому, как внутри что-то жалобно звякнуло и затем хрустнуло, трибун наверняка лишился парочки дорогих стеклянных кубков.

Потом из шкафа высунулась покрасневшая физиономия трибуна.

— Где весы! — заголосил он. — Я спрашиваю — где весы!

— Пойдем, Фламма, дел много! — Приск подтолкнул бенефициария к двери.

Трибун тем временем во весь голос звал денщика.

— Да нет у нас в канцелярии лишнего хлама, все документы в порядке. Другое дело, что нам зерна опять не довезли. — Фламма, с некоторых пор мечтавший сделаться корникулярием,[25]с головой ушел в отчеты и сметы.

— Трибуну не до этого, а у нас есть дела поважнее.

— Какие?

— Поедание жареной оленины и выпивание крепчайшего цекубского вина. А что у тебя с лицом, Фламма? Ручную рысь завел или шлюхе в лупанарии не заплатил?

— Оклаций будет? — мрачно спросил Фламма.

— Разумеется.

— Тогда не приду! — набычился внезапно бенефициарий.

— Это почему же?

— У нас с ним Вторая Пуническая война.[26]

— Вторая… что?

— Пуническая война. То есть воюем, пока Карфаген не будет разрушен.

— Фламма, Карфаген был разрушен в Третью. Кто-кто, а уж ты-то должен это знать.

— Значит, Вторая и Третья одновременно.

— И кто же из вас Карфаген?

— Не знаю, — буркнул Фламма и ушел.

— Из-за чего хоть война? — крикнул ему в спину Приск, подозревая, что алые разводы на лице Фламмы имеют прямое отношение к открытию военных действий.

Но писец не ответил.

* * *

Когда Приск вернулся к себе, на столе на огромном блюде красовался целый бок зажаренной туши. Оклаций успел уже попробовать мясо и теперь облизывал блестевшие от жира пальцы. Раб Приска, немолодой грек с темными печальными глазами, резал хлеб и овощи, расставлял кубки. Приск купил этого парня за полцены: грек был, во-первых, немолод, во-вторых, имелся у него при многих достоинствах один существенный недостаток: жрал за двоих, и если бывал голоден, то подворовывал, и никакие побои от этой слабости отвадить его не могли. Его так все и звали — Обжора.

— Вина мало, еще принеси, — велел Обжоре Тиресий, скептически оценив размер кувшина.

Обжора, стянув на ходу кусок мяса, за что получил тут же пинок пониже спины, отправился за вином. Друзья же сдвинули кровати, устроив из них обеденные ложа, третье место Оклаций соорудил себе на сундуке — получилось что-то вроде импровизированного триклиния.

Обедали сидя, даже на дружеской пирушке в лагере не принято было изображать сибаритов.

— Я планирую перейти на службу к Лонгину, — признался Приск.

— Сам хочешь или легат пожелал, чтобы ты перешел? — уточнил Тиресий.

— Вообще-то… тут желание взаимное.

— А, ну если так… — Тиресий многозначительно приподнял брови. — Для хорошего траха — это первое дело. А вот для службы…

— Кажется, ты что-то имеешь против Лонгина?

— Лично я — ничего. — Тиресий довольно долго работал челюстями молча, потом, поковыряв серебряной зубочисткой в зубах, добавил: — Довелось мне слышать, что Лонгин — человек странных поступков. Не так безумен, как Корнелий Фуск, разумеется. Тот сумел угробить пятнадцать тысяч крепких ребят на перевале Боуты и сам там остался. Лонгин же иногда поднимает паруса и мчится к намеченной цели, позабыв про рифы и течения. Ты готов к такой службе?

— Сидеть на одном месте и отбывать годы я точно не готов! — внезапно раздражился Приск и швырнул обглоданную кость под стол. — Тем более теперь, когда Кориолла… Сам знаешь. Я должен вернуть положение, утраченное моей семьей.

— А, ну тогда тебе точно к Лонгину, — заключил Тиресий.

— Тебе, старик, вроде как нравилось в Дробете, — напомнил Оклаций. — Этот грандиозный мост…

— Мост уже построен, — сухо заметил Приск. — К тому же это была дерьмовая работа.

— А у Лонгина? — не унимался Тиресий.

— Мне нравится, — отрезал Приск.

— Ну что ж, если ты так решил — тогда за успех Лонгина! — поднял кубок Тиресий. — А по мне — так лучше всего попасть в страну Обжорию, да там поселиться.

— Обжория… хе-хе… — тут же подал голос вернувшийся раб, любое упоминание о еде не оставляло его равнодушным.

— Может быть, тебе больше подойдет страна Выпивания, Тиресий? — предположил центурион, несколько обиженный холодным отзывом о его планах.

— О да, в Выпивании, надо полагать, тоже жить недурно, — миролюбиво отозвался Тиресий. — Да только опасаюсь, для нас эти благословенные времена наступят не скоро, и ждет нас отнюдь не Выпивания, а как минимум Односисия, — Тиресий обозначил рукою выпуклость на одной стороне груди, — но, увы, не сулящая утех нашим природным мечам, а только забавы мечам железным.[27]

— Отличная оленинка, — заметил Приск. — Как охота нынче?

— Охотничьи угодья далековато. Ну ничего — нам три дня выпало от души порезвиться.

— Так щедр был военный трибун?

— Просто мы умны. А уж Оклаций хитер как ворон. Догадайся, что он учудил!

Приск пожал плечами.

— Начало истории печальное. — Тиресий изобразил трагическую мину. — Был у нашего Оклация щенок, да вот незадача — подавился костью, проткнул себе что-то внутри да издох. А вот дальше… — Тиресий сделал значительную паузу. — Наш Оклаций, хитроумный как Улисс, придумал вот что: шкуру со щенка снял да покрасил, потом аккуратно постриг хвост, так что вроде как кисточка получилась, да показал трибуну и заявил, что добыл на охоте львенка.