Книга 1919 - Игорь Николаев

— Мне не нужна еще одна ничья, мне нужна победа, завершение войны до осени и контрибуции. Контрибуции, черт возьми! — быстро и жестко произнес Джордж, словно забивая гвозди. — Чтобы хоть частично возместить потери и избежать официального банкротства. Зачем нам немецкие колонии, если мы не сможем удержать свои? И даже если прямо сейчас немцы капитулируют — на ближайшие пять, а то и десять лет нам придется отказаться даже от мысли о сколь-нибудь значимом конфликте с кем-либо — только «патрулирование» колоний, сокращение армии и восстановление экономики. Военные обещали победу в пятнадцатом, затем в шестнадцатом, семнадцатом, восемнадцатом… И каждый раз эта победа была на расстоянии вытянутой руки, каждый раз она была окончательной, безоговорочной, сокрушительной! Ваш мизинец уже был в Германии![20]

Он умолк, нервно сглотнул и повел шеей, словно шелковый галстук превратился в удавку. Хейг неподвижно сидел, сложив руки на коленях, вспышка премьера не то чтобы ошеломила его, но весьма сильно впечатлила. То, что страна и армия напрягают все силы в изнурительной борьбе с сильным противником, для него не было новостью, но фельдмаршал привык, что армия решает свои вопросы, а политики и экономисты — свои. Увлеченный проработкой UR, он, как обычно, замкнулся на чисто военные аспекты грядущей операции — поставки вооружений, рекрутов et cetera. Порыв откровенности верховного лидера Британии заставил командующего с непривычной остротой ощутить, что титаническая мощь, собранная тремя великими державами Антанты для решающего удара, покоится на очень шатком основании.

— Дуглас, — проникновенно сказал диктатор, — я прошу вас, сделайте так, чтобы обещание полной и безоговорочной победы сбылось хотя бы в этом году. Это действительно наш «последний довод».

Голос премьера был проникновенен, почти просителен, политик словно умолял. Но фельдмаршал слишком хорошо знал сидящего напротив человека и понимал, что в словах диктатора было что угодно, только не мольба. Некоторых предшественников и французских коллег Хейга сняли за куда меньшие ошибки, но он каким-то чудом продолжал оставаться на плаву. Еще одного Ипра ему не простят. Внезапно Хейгу вспомнился последний военный совет во Франции. Тогда Ллойд Джордж спросил Фоша, что будет, если немцы откажутся подписать перемирие? Когда (и если) их смогут отбросить за Рейн — как скоро противники капитулируют? Глубокий старик с печальными глазами, на десять лет старше двух британцев, таким привычным жестом развел руками и с обескураживающей прямотой сказал: «Не знаю. Может быть, через три, а может быть, и через четыре или пять месяцев. Кто знает?» Тогда фельдмаршал подумал, что Фош устал и стал слишком слаб для несения тяжкой ноши ответственности.

Но, быть может, старый мудрый француз просто лучше понимал природу этой войны?..

* * *

Погода выдалась так себе, если уж быть совсем точным, то — никудышной. Но Уильям Дрегер любил дождь. Когда тебе тридцать пять и ты шахтер — все, что происходит на поверхности, воспринимается совершенно по-иному. Бог создал человека, чтобы тот ходил по земле, а не ползал, подобно гаду, глубоко в ее недрах, поэтому шахтеры, как никто другой, ценят любую погоду, хоть ясную, хоть промозгло-сырую, как сегодня. Самое устрашающее ненастье лучше, чем теснота подземных нор, тем более если эти норы регулярно становятся полем боя.

Говорят, такими же обостренными чувствами отличаются подводники, понемногу сходящие с ума в своих консервных банках в дальних походах, под толщей воды и вражескими бомбами, но с моряками Дрегер не был знаком.

Он с удовольствием вдохнул воздух, очищенный небесной влагой от пыли, ощутил тягучий, пряный запах свежеподстриженной травы, смешанный с едва уловимым ароматом дождя. Надо же, газоны до сих пор стригут, вот уж не подумал бы…

Кто сказал, что дождь не имеет запаха? Несомненно, то был человек, которому никогда не приходилось напряженно раздувать ноздри, стараясь учуять ядовитые примеси в и так удушливой, спертой атмосфере узких тоннелей. Тот, кто не обонял запах вечно мокрых, гниющих крепей, не чувствовал просачивающийся из мириадов земляных пор терпкий смрад погребенных взрывами трупов.

Этот человек глух к невообразимому богатству мира запахов и не ценит простого удовольствия вдыхать чистый свежий воздух без «Прото».[21]Удовольствия жить, дышать, просто сидеть на скамейке в городском парке, вытянув ноги и примостив рядом резную деревянную палку.

Уильям щелкнул крышкой часов. Половина третьего, пора домой. Поезд отходит в восемь часов, но совместный обед, вечер в кругу семьи — все это не терпит суеты и спешки. Каждая минута, проведенная в обществе близких людей, — драгоценность.

Он спрятал часы в карман, положил поглубже, пальцы скользнули по гладкой крышке, нащупывая неглубокие канавки гравировки. Слова, которые он помнил наизусть, каждый завиток каждой буквы.

«Любящему мужу и милому папе в день рождения».

Дрегер встал, резко, одним движением, привычно подхватывая палку. Строго говоря, опора была ему уже не нужна — перебитая блиндажной балкой нога срослась очень удачно, оставив лишь легкую, почти незаметную хромоту. Но, оказываясь в тылу, он не расставался с тростью и рассказывал всем, что привык к палке, чувствуя себя без нее неуютно. Да и мало ли что, еще нога подвернется…

На самом деле, Уильям просто чувствовал подспудную боязнь. Боязнь того, что кто-то скажет или просто подумает: «Вот идет бездельник».[22]Особенно этого не хотелось здесь, в родном городе. Палка снимала все вопросы, а надевать мундир он не хотел — выцветшая ткань оливкового цвета напоминала о фронтовых буднях. Несмотря на все чистки, она словно пропиталась едкими запахами страха и смерти. Лейтенант снял ее сразу по прибытии домой, в отпуск по лечению, спрятал подальше и намеревался достать только в самый последний момент.

Дрегер неспешным шагом шел по боковой улочке, мимо череды двухэтажных домиков, похожих на мозаичную картинку из-за чередования коричневого камня и белого раствора. Дома стояли так близко друг к другу, что казались единым целым. Тонкие вертикальные трубы водостоков, прижавшиеся к стенам, поливали дорогу струйками чистой дождевой воды. Из-за высоких крыш виднелась макушка церкви Святого Мартина.

Редкие прохожие вежливо приветствовали его, касаясь шляп, Уильям отвечал столь же вежливым кивком. Свою шляпу он забыл дома.

До войны Хаверфордуэст, что в графстве Пембрукшир — родной город Дрегера — был гораздо населеннее. Еще со времен Эдуарда V, пользуясь привилегиями и званием «корпоративного графства», город богател и рос на торговле и транзите, несмотря на чуму, распри «круглоголовых» и роялистов-джентри. Особенно помогла процветанию железная дорога. Но сейчас жители (из тех, кого не призвали) постепенно перебирались в более крупные города, где круглосуточно дымились фабричные трубы, жадные топки заглатывали тысячи тонн угля и сотни заводов ковали оружие для последнего боя с ордами Страшного Вилли.[23]Говаривали, что люди болеют от дурного воздуха и дыма, что год на военном производстве отнимает десять лет жизни, но там было получше с работой, едой и деньгами, обесценивающимися день ото дня.