Книга Всевышнее вторжение - Филип Киндред Дик

– Да, – сухо откликнулся Ашер.

– Линда Бокс, – сказала Райбис.

– Что?

– Линда Бокс. Мы с сестрой только так её и называли. – Райбис попыталась улыбнуться.

– Вернитесь, пожалуйста, в свой купол, – процедил Херб Ашер.

– Да?… – Райбис машинально поправила волосы, её рука дрожала. – А вы не могли бы меня проводить? Самой мне, пожалуй, и не дойти, я совсем ослабела. Такая уж это болезнь.

Ты заманиваешь меня к себе, думал Ашер. Именно это сейчас и происходит. Ты не уйдёшь одна, ты возьмёшь с собою и меня, даже если я с тобою не пойду. И ты это знаешь. Ты это знаешь, точно так же, как ты знаешь название своего лекарства, и ты ненавидишь меня, точно так же, как ты ненавидишь это лекарство, как ты ненавидишь MED и свою болезнь; ненависть, сплошная ненависть ко всему, что только есть под этими двумя солнцами. Я знаю тебя, я понимаю тебя, я вижу, к чему всё идёт, вижу начало конца.

И, думал он, я ничуть тебя не осуждаю. Но я буду держаться Линды Фокс, Фокс тебя переживёт. И я, я тоже тебя переживу. Ты не подстрелишь влёт светоносный эфир, вдохновляющий наши души.

Я не отступлюсь от Линды Фокс, и Линда будет держать меня в объятиях и тоже от меня не отступится. Нас не разделят никакие силы. У меня есть десятки часов, десятки часов видео– и аудиозаписей, и эти записи нужны не мне одному, они нужны всем. И ты надеешься, что сможешь всё это убить? Такие попытки уже были, и не раз. Сила слабых, думал Херб Ашер, несовершенна, в конечном итоге она терпит поражение. Отсюда и её имя. Потому мы и зовём её слабостью.

– Сентиментальность, – сказала Райбис.

– Ну да, – саркастически подтвердил Херб Ашер. – Конечно.

– И вдобавок заёмная.

– И путаные метафоры.

– В её текстах?

– Нет, в том, что я думаю. Когда меня доводят до белого каления, я начинаю путаться…

– Позвольте мне сказать вам одну вещь, – оборвала его Райбис. – Одну-единственную. Если я собираюсь выжить, сентиментальность для меня не только излишняя роскошь, но и прямая помеха. Я должна быть очень жёсткой. Простите меня, если я вас взбесила, но иначе мне было никак. Такая уж у меня жизнь. Если вам придётся когда-нибудь попасть в такое же положение, в каком нахожусь сейчас я, вы сами это поймёте. Подождите такого случая, а затем уж меня судите. И молитесь, чтобы этого случая не было. А пока что все эти записи, которые вы гоняете через стереосистему, суть не что иное, как дерьмо. Они должны быть дерьмом, для меня. Вам это понятно? Вы можете забыть про меня, можете отослать меня в мой купол, где мне, наверное, и самое место, но если вас хоть что-нибудь со мною связывает…

– О'кей, – кивнул Ашер, – я понимаю.

– Спасибо. А можно мне ещё молока? Прикрутите звук потише, и мы закончим наш обед. Хорошо?

– Так вы, – поразился Ашер, – хотите и дальше пытаться…

– Все существа – и виды, – которым надоело пытаться питаться, давно уже покинули этот мир.

Райбис подошла ближе, вцепилась дрожащими пальцами в край стола и села.

– Я вами восхищаюсь.

– Нет, – качнула головою Райбис, – это я вами восхищаюсь. Я понимаю, что вам сейчас труднее.

– Смерть… – начал Ашер.

– Меня волнует совсем не смерть. А вы знаете что? В контрасте с тем, что льётся из вашей аудиосистемы? Жизнь, вот что. И молока, пожалуйста, мне оно просто необходимо.

– Что-то я сомневаюсь, – сказал Ашер, доставая молоко, – чтобы можно было сбить влёт эфир. Светоносный он там или какой угодно.

– Да уж сомнительно, – согласилась Райбис. – Тем более что он не существует.

– А сколько вам лет?

– Двадцать семь.

– А вы добровольно эмигрировали?

– Как знать, – пожала плечами Райбис. – Сейчас, в этот момент, я не могу со всей определённостью вспомнить, о чём я тогда думала. Похоже, я ощущала в эмиграции некую духовную компоненту… Передо мной стоял выбор – либо эмигрировать, либо принять сан. Я была воспитана в принципах Научной Легации, однако…

– Партия, – кивнул Ашер. Он всё ещё пользовался этим старым названием, коммунистическая партия.

– … однако в колледже я постепенно втянулась в церковную работу. И приняла решение. В выборе между Богом и материальным миром я предпочла Бога.

– Одним словом, вы – католичка.

– Да, ХИЦ. Вы использовали запрещённый термин. И, как мне кажется, вполне сознательно.

– А мне это как-то по барабану, – усмехнулся Херб Ашер. – Я-то с церковью никак не связан.

– Может, вам бы стоило почитать К. С. Льюиса.

– Нет уж, спасибо.

– Эта болезнь заставляет меня задумываться… – Она на несколько секунд смолкла. – Всё-таки стоит воспринимать всё, с чем ты сталкиваешься, в плане широкой, всеобъемлющей картины. Сама по себе моя болезнь кажется злом, но она служит некоей высшей цели, которая недоступна нашему пониманию. Или – пока недоступна.

– Вот потому-то я и не читаю К. С. Льюиса, – заметил Ашер.

– Да, – безразлично откликнулась Райбис. – А это верно, что как раз на этом холме клемы поклонялись какому-то своему божку?

– Да вроде бы да, – кивнул Херб Ашер. – Божку по имени Ях.

– Аллилуйя, – сказала Райбис.

– Что? – удивился Ашер.

– Это значит «Славься, Ях». А на иврите – Халлелуйях.

– То есть Ях это Яхве.

– Это имя нельзя произносить. Его называют священным Тетраграмматоном. Слово Элохим, являющееся, как ни странно, формой единственного числа, а не множественного, означает «Бог», а несколько дальше в Библии упоминается Божественное Имя Адонай, из чего можно сконструировать формулу «Господь Бог». Мы можем выбирать между именами Элохим и Адонай или использовать их оба вместе, однако нам строжайше запрещено говорить Яхве.

– А вот вы сейчас сказали.

– Ну что ж, – улыбнулась Райбис, – никто не совершенен. Убейте меня за страшный грех.

– А вы что, и вправду во всё это верите?

– Я просто излагаю факты. Сухие исторические факты.

– Но вы же во всё это верите. В смысле, что верите в Бога.

– Да.

– Так это Бог наслал на вас рассеянный склероз?

– Не совсем так… – замялась Райбис. – Он допустил его. Но я верю, что Он меня исцелит. Просто есть нечто такое, что я должна узнать, и вот таким образом Он меня учит.

– А он что, не мог найти способа полегче?

– Видимо, нет.

– Этот самый Ях, – заметил Херб Ашер, – вступил со мною в контакт.