Книга Энгус. Первый воин - Орландо Паис Фильо

— И все-таки он не должен идти, Хладнокровный.

Отец согласился, и они направились к лагерю обсудить новый план с воинами и вестфолдами.

Я остался на берегу один с пылающими от гнева и стыда ушами. Своим сравнением со щенком Хагарт сильно обидел меня, я совсем не считал себя «неопытным щенком, который не может различить кроличьего следа». Я все детство, всю юность трудился, чтобы стать настоящим воином. Меня учил сам Морской Волк. Кроме того, в моих жилах текла его кровь, я тоже был ярлом, наследником военного вождя. Во время своих набегов отец завоевал поселение моей матери на северо-востоке земли скоттов, смешался с его людьми и родил сына. Сына крепчайшего северного ветра…

Да, я обладал кровью норвежских воинов и, может быть, даже норвежских моряков, чьи драккары не обращают внимания на ярость волн, бьющих об их борта. И я в нашем морском путешествии не испытывал ни капли страха перед морской пучиной, неуверенность я почувствовал только уже перед самым концом. Управлять драккарами было очень легко, и их гребцы нередко могли отдыхать на своих скамьях. Главное заключалось в том, чтобы в нужное время поднять или опустить паруса и позволить ветру выполнять работу сотни гребцов. Суда были оснащены веслами и якорями и приспособлены для плавания в открытом море. Сделанные из прямых высоких дубов, кили изгибались, чтобы выдерживать огромный вес центра корабля. В результате сама форма драккара давала ему возможность использовать силу волн или противостоять ей. Остовы кораблей создавались из цельных дубов, изгибая их, делали кили. Обшивкой судна служили тонкие, в два пальца шириной, дубовые доски, пришитые гвоздями к бимсам и скрепленные друг с другом такелажем, изготовленным из красной пихты. Словом, драккары были скоростными судами, приспособленными и к внезапным атакам, и к поспешным отступлениям.

В соответствии со своей верой, особое уважение норвежские моряки питали к Йормунгандру, великому морскому чудовищу, а также к Эгиру, к его жене Ран и к Ньорору — богам океанических глубин, хозяевам вод, насылавшим бури и кораблекрушения. Норвежцы верили, что могут умиротворить гнев этих богов, постоянно нося при себе маленькие золотые вещицы, которыми платили дань сердитым взглядам могучих обитателей моря.

И я еще ребенком влюбился в эти замечательные суда и хотел узнать все, что возможно, об искусстве навигации. Я чувствовал себя воином и даже почти моряком, а Хагарт высмеял меня как беззащитного ребенка, мальчишку. И это было обидно вдвойне и втройне, ибо как раз теперь мне предстояло пройти боевое крещение среди множества великих воинов.

Из лагеря послышался клич, и я вдруг обнаружил, что совсем замечтался, в то время как нельзя было терять время на пустынном берегу. Дел впереди было немало. Я изо всех сил помчался к лагерю, удивляясь, с чего вдруг поднялся такой шум. Прибежав, я сразу же догадался, что вожди обнародовали свое решение, разведчики вызвались, и среди них уже были отобраны лучшие. Трое викингов с трудом удерживали Ларса, одного из вестфолдов, который визжал и бился с пеной у рта из-за того, что ему не позволили стать одним из троих разведчиков. Это было сделано потому, что он, будучи берсеркером[6], мог впасть в привычное безумие и броситься на поселение в одиночку, что поставило бы на грань краха все предприятие. Про берсеркеров я слышал, что они всегда ходят в медвежьей шкуре и обладают почти мистической яростью, которая делает их неуязвимыми в любой битве. Они убивают десятки людей, а потом расчленяют их и варят в огромных котлах. Иногда гнев их вдруг обращается против своих же товарищей — просто так, ради удовольствия, приносимого боем.

Я подошел поближе и едва узнал тихого и всегда спокойного великана, который всего ночь назад помогал мне вытаскивать на берег драккар отца. Ярость гиганта вдохновила и Эсбьорна, и он, казалось, готов был присоединиться к нему. Он тоже начал орать, как гусь, рядом с Ларсом, впадая в безумие едва ли не еще более лютое, чем у великана-берсеркера, и обещая горы вражеских трупов. На самом деле хитрый Эсбьорн прекрасно знал, что никто ему не позволит идти с разведчиками, чтобы не подвергать опасности ни себя, зеленого юнца, ни само дело. Я отошел от Ларса и Эсбьорна и пошел спросить Ротгера, еще одного ветерана, пришедшего с отцом из Бергена, обо всех деталях нового плана. Он объяснил, что мы нападем этой же ночью, чтобы саксы оказались застигнуты врасплох. Разведчики должны будут сообщить точное расположение всех зданий в поселке; описать территорию, на которой нам предстоит сражаться, количество обороняющихся и все остальное, что еще только они сумеют обнаружить, оставаясь неувиденными и непойманными. Ротгер рассказал мне об этом весьма холодно, не выказывая ни малейшего удовольствия, какое выражали все остальные, словно готовились идти на празднество, а не на битву. По всему лагерю волнами ходило возбуждение. Воины готовили оружие, точили свои обоюдоострые топоры и мечи, проверяли кожаные ремни щитов, создавая вокруг атмосферу силы и могущества. Все громко и много смеялись. Я тоже чувствовал себя зараженным возбуждением, исходившим от воинов, готовящихся к сражению, и с удивлением обнаружил, что во рту у меня пересохло, желудок стал пустым, руки и ноги налились энергией, которая толкала на то, чтобы немедленно накормить боевой топор кровью врагов. Я даже стал понимать чувства Ларса, берсеркера! Его уже перестали держать, и теперь он рубил топором огромную сосну, громко ухая, крякая и стараясь немного успокоиться.

Тут я вспомнил историю, которую рассказал мне Браги об Одине и его братьях Be и Вили. Один с братьями убил великана Юмира, а из его тела сотворил Мидгард — мир людей. Из плоти он создал сушу, а из крови — море. Кости превратились в старые горы, а кожа в небесный свод, где сверкают звезды. Скальд говорил, что жажда Юмира теперь ведет наши мечи и топоры, которые просят человеческой крови. И теперь я очень хорошо ощущал эту жажду. Именно она вынуждала многих из воинов бросаться в битву с обнаженной грудью, словно принимая приглашение валькирий на праздник в Валгалле. И теперь я тоже стал одним из норманнов, как называли нас христиане, и готов был ринуться в битву.

Возбужденные люди складывали песни о своем оружии, и Браги первым запел, попробовав лезвие своего меча:

Богатства исчезают, и друзья уходят.

Скот умирает, и пшеница становится хлебом.

Но одно никогда не умирает, и это мы знаем точно:

Честь воина вечна и неизменна, если меч его светел и чист.

Сагарт, еще один воин из нашей деревни, видимо, вдохновленный песней Браги, посмотрел на меня дружелюбно и улыбнулся.

— Знаешь, Энгус, — сказал он, — я был почти такой же, как ты, когда пришел с твоим отцом в землю скоттов. То был мой первый поход, и мне никогда не забыть, как я в первый раз убил человека. Поначалу он дрался как дикий зверь, но потом сдался как олень, и умер как ягненок. Я хочу научить тебя некой магии, Энгус: стань со своим мечом единым телом, пообещай ему, что ты непременно накормишь его мясом врага, и обратись к воронам Фрейи, богини смерти. Они сами поведут твое оружие, насыщая его жажду крови.