Книга Переворот - Джон Апдайк

Дни нашего путешествия после того, как я видел ядовитые золотистые параболы, слились в моей памяти, — нами овладела своеобразная завороженность расстоянием. Мы пересекли немало разного рода земель: отливающие оранжевым блеском ущелья, участки черной глины, где некий безумный небесный архитектор расставил с равными промежутками аспидно-черные глыбы, полосы лилового гравия, перемежавшиеся с перемещающимися холмами янтарного песка. В широком поясе перехода от высохшей травы к голой пустыне попадались островки пастбищ, они существовали до засухи, и их население — как людей, так и животных — накрыло наступавшее море смерти. Мы видели дикие зрелища: видели, как нагие женщины лазают по мимозам и обрывают концы веточек, чтобы их сварить; видели, как дети рвут дикую крапиву под названием крам-крам; видели, как мужчины нападают на муравьиные кучи и разбрасывают их в поисках сокрытых там зерен. Даже из скважин с самой соленой водой все было выпито, а окружающие деревья превращены в пни с ободранной изголодавшимися людьми корой. Рука тяжелеет и перестает писать, когда я вспоминаю этот кошмар. Самое гротескное, что солнце каждый день бьет по всему этому со спокойной яростью, с какою оратор произносит свою речь, забыв, что говорил то же самое накануне. Приближаясь к северо-западной границе, местам, более густо населенным благодаря пронесшимся слухам о готовящемся событии, я оставил «мерседес» и облачился в шерстяные лохмотья суфи, чтобы не отличаться от моего страждущего народа.

Команда заезжих колодцекопателей подобрала меня, считая, что я принесу им счастье. По правде говоря, они нуждались в этом — их было четверо: двое мужчин-моундангов, карлик из племени галла и женщина из племени capa, которая готовила еду и обслуживала всех нас. Их главный — Вадаль, высокий мрачный мужчина, чье смуглое усталое тело было как бы укрупненной копией его импотентного пениса, который он с мрачным видом выставлял на обозрение в складках своей изношенной галлябие, — не обладал чутьем на воду. Снова и снова команду его встречали радостными кликами в поселениях, приветствовали звяканьем тамбуринов и грохотом большого тобола вождя, а через несколько дней упорного копания и попыток восполнить свои тщетные усилия за счет жалких, бесценных для пастухов запасов семенного зерна и спекшейся крови, их приглашали на торжественное совещание с каидом и отсылали под град проклятий и камней. Вадаль представился мне как человек в прошлом состоятельный, чьи обширные стада горбатых зебу засуха превратила в груду костей, но его женщина шепотом сообщила мне, что он — мерзавец без роду и племени, у которого никогда не было даже собственной дворняги. Его отец был дибией в деревне на юге, а сына изгнали оттуда за святотатство, за то, что он опорожнялся на фетиши в ярости от своего бессилия, а это, по заверениям его женщины, она не сумела выправить даже самыми хитроумными способами. Однако судьба ее связана с ним, так как этот несчастный пария проник к ней в хижину, когда она, красавица-девственница, спала на участке своего отца, и поступил с ней, как с фетишами, — осквернил ее, закрыв ей путь к замужеству. Вот ей и пришлось пойти с ним, хотя у отца ее были стада, застилавшие собой горы, а мать была внучкой бессмертного леопарда, чей силуэт можно теперь увидеть в небе, вычерченный звездами. Возможно, она рассказывала мне это, чтобы как-то провести ночь, поскольку мало спала и приходила ко мне, даже ублажив кого-то, в ту пору, когда мы продвигались на север, переходя из одного многолюдного селения в другое, побираясь и танцуя, и обещая ливни, если нас пощадят. Звали ее Кутунда, и при лунном свете она выглядела неуемной и не знающей сна женщиной, увлеченной своими рассказами, способной к языкам, умело владеющей собственным языком, таким же сильным, как и ее запах. Я ощущал силу ее языка, так как рот у меня был нежный: желая доказать свою принадлежность к дервишам, я не раз клал горячий уголь из костра себе в рот и делал вид, будто глотаю его. Такое возможно, когда дух необходимости пронизывает тело и от страха не высыхает слюна. «Бог ближе к человеку, чем вена на его шее», — гласит Коран. В пословице на языке салю это выражено так: «Судьба следует за человеком, как его пятка». Зловоние, исходившее от Кутунды, было сладостью для меня, а ее хриплый хохоток во время совокупления засел во мне как кусочек кремня. Мы часто спали в ямах наших неудачно вырытых колодцев. Самый глубокий из вырытых нами колодцев — я-то не рыл его, а стоял на краю и, распевая священные гимны, избегал комьев грязи, которые выбрасывал в моем направлении карлик, — одарил нас вместо воды римской вазой, украшенной завитками волн знаменитого, темного, как вино, моря, которое находится невероятно далеко на севере, а также металлическим диском, служившим, должно быть, зеркалом. В давние времена Сахара была зеленой, и люди на колесницах пересекали ее травяные просторы. Это как раз и было запечатлено на нашем национальном флаге — ярко-зеленое безбрежное поле. Земля здесь приобрела металлически серый цвет, вспыхивающий блестками, и кожа людей, с которыми мы сталкивались на нашем пути, тоже стала сероватой, что у людей чернокожих является предвестником смерти. Черные были тут рабами, бузу, ибо мы находились на территории туарегов, чьи светлые глаза блестели над синими тагильмустами, — они так обматывали вокруг себя все шесть метров ткани, чтобы был закрыт и рот, который они считают грязным: дырка, которая поглощает, так же грязна, как и та, что из тела выбрасывает. Верблюды здесь были без горбов и умирали со странной, характерной для верблюдов внезапностью: садились на задние ноги и без вздоха испускали дух. Когда бормотание дневных молитв умолкало, среди палаток наступала тишина, хуже тишины смерти, так как она была преднамеренной, — лишь хныкали дети, да и то младше восьми лет, когда они еще не знают успокоительной дисциплины религии. Они были такие худые, что их тела приобрели красоту скульптур: тонкий слой плоти приподнимался на двойной связке ребер, так же были обрисованы руки и ноги, кожа плотно облегала бедренные и плечевые кости; натянута она была и на лице, так что губы не скрывали зубов, а на висках, прикрыв пустоты черепа, кожа пульсировала как барабанная дробь, зато некоторые выпуклости приобрели лоснящуюся гладкость — разбухшие животы и выпученные глаза, которые словно магниты бегали под детскими бровями, напоминая о божествах, смотрящих сквозь прорези в ритуальных масках. У истощенного скота не было даже крови, а в этих степях засохшая кровь, смешанная с кислым молоком в густую кашу, была главной едой. Наша команда колодцекопателей из тех, кого кормили, превратилась в кормильцев, делясь запасами козьего сыра, пасты из земляных орехов и сушеной корюшки, — их приносили мне вечером из холодильников «мерседеса», который следовал за нами на расстоянии нескольких миль, серый, как призрак, и почти невидимый, если не считать поднимаемых им столбов пыли, стоявших потом часами над степью.

Когда я спрашивал окружающих на моем полузабытом салю или моем плохом берберском, винят ли они Аллаха в том, что оказались в таком положении, они непонимающе смотрели на меня, утверждая, что Бог велик, Бог милостив. Как можно винить источник сострадания? А несколько человек с пылающими глазами, используя последние искорки энергии, подняли с земли камни и швырнули бы в меня, если бы я вовремя не повернулся к ним спиной.

Когда же я спросил других, винят ли они полковника Эллелу, президента Куша и председателя Чрезвычайного Верховного Революционного и Военного Совета, один мужчина вместо ответа спросил: