Книга Львенок - Йозеф Шкворецкий

— Не был — что? — отдуваясь, спросил я.

— Ничего. Мне кажется, я знаю его жену… откуда-то.

— Возможно. Она дочка… министра Шнайдера… — проговорил я. — Того, что умер в прошлом году… его хоронили за государственный счет.

— Гм, — отозвалась она. — Значит, не та. Я знала в Брно одну Прохазкову из Праги. Ее муж тоже был чем-то вроде редактора.

— Может, это была его первая жена? Он с ней развелся.

— Ага.

Я прикидывал, можно ли рискнуть и пойти на откровенность. Не в эротическом плане, конечно: это в нашем обществе не наказуемо. Я имел в виду другое. Барышня Серебряная немного обогнала меня; ее бронзовые лопатки ритмично погружались во влтавские воды. Я не знал о ней почти ничего. Однако многолетний опыт подсказывал мне, что с такими красивыми девушками идти на риск не опасно. Они редко принадлежат к числу строительниц светлого будущего. Разве что строят свое личное счастье.

— Первая жена стала ему после Февраля[4]помехой, — решился я. — Она была дочерью крупного издателя и не поняла сути эпохи.

Краем глаза я следил за барышней Серебряной. Она не ответила, но мне показалось, будто ее нежный профиль слегка заострился. У меня заныло в животе. Она сильно втянула свои пухлые губы, словно намереваясь закусить их. Мы быстро и молча добрались до берега, и Серебряная поднялась по лесенке. Даже не оглянувшись на меня, она помчалась к тому месту, где мы оставили ее полотенце. Я впервые видел ее бегущей. Она бежала, как спринтер, как бронзовый фламинго; совсем не по-женски, не по-утиному; красиво — но мне это все же не понравилось: когда я вынужден догонять женщину, я чувствую себя киногероем, которые, как известно, только этим и занимаются. Однако я все-таки перешел на трусцу и очутился возле полотенца всего лишь на долю секунды позже, чем барышня Серебряная. Мне было здорово не по себе. Как если бы я сболтнул что-то человеку, а он взял да и обернулся секретарем обкома партии, так что мне обязательно пришлось бы перед ним оправдываться.

Но не успел я начать свои оправдательные речи, как заметил, что барышню Серебряную бьет крупная дрожь.

Она упала на простыню и обняла руками колени, продолжая выбивать зубами звонкую дробь. Огромные глаза превратились в две угольно-черные щелки.

— Что с вами? — спросил я участливо. — Вам холодно?

— Н-нет. Ничего. Н-немного переборщила.

— С чем?

— С пла-плаванием.

— Вода же теплая.

— Н-ну да. Н-но у меня слабое сердце.

Я действовал решительно.

— Немедленно в тень! Глупышка — разве так можно: со слабым сердцем — и столько плавать?! Идите-ка лучше переоденьтесь. Хорошенько разотритесь полотенцем, а я — я принесу вам горячего чаю.

— Н-не нужно! — И ее зубки простучали соло на кастаньетах.

— Быстрее! — Я взял ее под руку, помогая подняться. Серебряная послушно встала, теперь она была покорной, как овечка. Я с иронией отметил, что во мне просыпается защитник слабого пола — совсем как в тех бездарных фильмах, где все начинается с бега по лугам. Ну и?.. — произнес кто-то внутри меня. И я ответил ему: я люблю барышню Серебряную. А когда кого-нибудь любишь, то хочешь для него что-нибудь сделать. Хемингуэй. Я, например, хотел принести Серебряной горячего чаю, усадить ее на скамейку под каштанами и поступить к ней на службу — сотрудником в отдел любви с высоким должностным окладом. Быстро же, однако, я теряю голову, барышня Серебряная. Что называется, попали в яблочко, моя прекрасная лучница!

Я провел ее по узенькому проходу между кабинами для переодевания к кабинке номер семь и там клятвенно пообещал — хотя она и не требовала никаких клятв, — что доставлю чай на скамейку напротив. Она закрыла за собой дверцу, я заметил дырочку от выпавшего сучка и едва не поддался искушению. Вокруг не было ни души, а дырка находилась как раз на уровне глаз. Нет! Похоже, барышня Серебряная, вскоре у нас с вами все и так пойдет без сучка без задоринки. Я люблю вас, Серебряная! Развернувшись, я стремительно зашагал к ресторану.

Чай обошелся мне в двадцать пять крон и в десять минут переговоров, потому что официант решительно протестовал против моего намерения унести чашку и чайник за пределы ресторана. Я без малейших колебаний отдал ему деньги. Черт с ним, с этим четвертным! Скоро я буду платить за барышню Серебряную в «Алькроне».

Однако когда я торжественно доставил дымящийся чайник на скамейку, меня опять встретили антрацитовые чертенята. Серебряная уже не дрожала, словно искупавшаяся собака, а восседала на скамейке в белом платье с широкими розовыми полосами (ни дать ни взять орхидея!), закинув ногу на ногу — а ноги загорелые и в розовых босоножках.

— Да вы просто рыцарь! — иронически воскликнула она. — Но у меня уже все прошло!

Я стоял с дымящимся чайником в руках, освещенный жаркими лучами клонящегося к закату солнца, и чувствовал, что выгляжу все более смешным.

— Чай — отличный напиток, — сообщил я. — Он вас освежит.

— Я вспотею, — сказала барышня Серебряная.

— Не вспотеете. В жару нет ничего лучше горячего чая.

— Ага. Вот и Владимир так говорил. А сам пил пиво.

Мое сердце сделало кульбит. Какой еще Владимир? Я подсел к ней и налил чай в чашку. Она взяла ее, усмехнулась и сделала глоток.

— Какой Владимир? — спросил я, неумело разыгрывая равнодушие.

— Мой Владимир.

С сердцем случился миниинфаркт.

— А кто такой ваш Владимир?

— А зачем вам это знать?

Зачем, барышня Серебряная? Вы же отлично понимаете, зачем. Но тут мне пришла в голову спасительная мысль.

— Да, точно, незачем мне это знать! Вы же употребили прошедшее время.

Пауза. Антрацитовые чертенята взглянули на меня поверх чашки с чаем.

— Однако же он жив, — злорадно сообщила Серебряная. — Несмотря на прошедшее время.

— Какая у него может быть жизнь, — сказал я, — если вы говорите о нем в прошедшем времени.

Она засмеялась.

— А барышня Каэтанова? — хитро поинтересовалась Серебряная. — Или это не настоящее время?

Луч солнца, пробравшийся сквозь листву каштана, зажег на платье барышни Серебряной розовый огонек. Я накрыл ладонью ее колено и произнес с чувством:

— О чем вы? Оно никогда не было даже давнопрошедшим!

Серебряная насмешливо приподняла брови и левый уголок красивого рта. Потом сняла одну ногу с другой, а когда вследствие этого моя рука оказалась в ее розово-белом полосатом подоле, взяла чайную чашку в правую руку и левой аккуратно опустила мою руку на скамейку рядом с собой.