Книга Прекрасная Отеро - Кармен Посадас

«Жажда мщения, дорогая, – говорю я, пристально глядя на нее, – могущественнее любви и пламеннее страсти». Тень начинает беспокоиться, кажется, у нее слегка дрожит подбородок: на мгновение он вытягивается и становится дряблым, старушечьим. «Вернись, Тень, я не скажу тебе ничего, чего ты не знаешь», – успокаиваю я ее и продолжаю:

«Я никому не открывала раньше того, что расскажу сейчас тебе: не из-за страха потревожить призраки – просто я не верила, что кто-нибудь сможет меня понять. Понять, например, почему, едва оправившись от болезни и увидев отношение к ней жителей Вальги, Агустина вновь стала танцевать, чтобы подразнить мужчин. «Эта бесстыдная девчонка, видно, добивается, чтобы ее опять обесчестили», – говорили старухи. Но как могли эти добродетельные кумушки в трауре понять, что, когда нечего терять, больше шансов выиграть? Ненавидела ли я мужчин? Даже тогда, когда они смотрели на меня алчными глазами, когда в сырые ночи все мое маленькое тело ныло от недавних ран, я и не думала скрываться от них. Напротив, до самого последнего дня в Вальге продолжала танцевать в сосновых рощах и на улицах с дерзостью и вызовом женщины, в которую меня превратили раньше времени. Но каждое колыхание оборванной юбки обещало мне, что мужчины, лишившие меня чести и даже возможности быть матерью, сполна заплатят за это. «Смотрите на меня, желайте меня, в обмен на свою честь я заберу ваше достоинство. В уплату за свой ужас я завладею вашей гордостью, даже вашей волей». Оборванная девчонка, конечно же, никогда вслух не произносила этих слов, но они чувствовались в каждом колыхании ее юбки, а впоследствии этот вызов слышался в шелесте других, более роскошных нарядов: «Venez, venez, monsieur le Compte, et vous aussi, Altesse, любовь – это игра: faites vos jeux… les jeux sonts faites.[6]Ну же, рискуйте, делайте ставки, насладитесь обладанием прекраснейшей! Думаете, сможете выиграть поединок? Ошибаетесь. Любовь весьма похожа на баккару, и в ней побеждает лишь тот, кто умеет сохранить хладнокровие. Однако… прошу вас, не отказывайтесь от попытки, друг мой: игра есть игра! Рискните! Кто знает, ведь судьбе нравится, чтобы ее искушали… Хотя… если хотите, чтобы я была совершенно откровенна, могу поспорить на что угодно, что девочка Агустина завладеет вашим сердцем, и вашими деньгами, и вашей честью, monsieur. Je prenderai aussi vos larmes, cher Prince,[7]но и этого мало, чтобы заплатить за то, что вы оставили меня бесплодной».

Меня действительно удивляет, что никто не смог прочитать это явное предупреждение в колыхании моих юбок, становившемся все более дерзким по мере того, как я убеждалась в легкости победы. Любовь и азарт – что сильнее? Трепет страсти или ни с чем не сравнимое постукивание мраморного шарика по столу для рулетки? И то и другое – игра. Одинаковые игры, как говорят, но мое везение в них было неодинаковым. Давным-давно какой-то человек, по-моему, весьма незначительный, высказал предположение, что я заменяла одно удовольствие другим. «Белла испытывает за игорным столом те же чувства, которые великолепно симулирует в постели», – писал один из бумагомарателей, которых в начале века развелось огромное множество. Но кто же это был? Сейчас не могу припомнить… Вряд ли это был великий Габриэле Д'Аннунцио, боготворивший меня, или робкий Пруст, взявший мой образ в качестве прототипа для своей Одетты, и, уж конечно, не тот молодой патриотический поэт Хосе Марти, влюбившийся в меня в Нью-Йорке и включивший упоминание обо мне в свою самую знаменитую поэму.[8]Не думаю, чтобы это была Колетт или Валье-Инклан, так хорошо изображавший меня в своих книгах. «Белла-испытывает-за-игорным-столом-те-же-чувства, – которые-великолепно-симулирует-в-постели…»

«Нет, не говори ничего, Тень, давай забудем это, я не хочу, чтобы твоя прекрасная шея тряслась при воспоминании о той страсти, которой удалось тебя сжечь: le rouge, к noir, le rouge[9]… Я вижу твой силуэт на стене. Как ты дрожишь от страсти, Тень: pair, Impair, manque[10]… Однако довольно, не думай больше об этом, все позади. Никогда уже твои глаза не загорятся желанием поймать удачу. Этот призрак тоже умер. Будем говорить только о любви. В этом искусстве тебе не было равных».

Простые строки

I

Я открытый человек

Из страны, где растут пальмы,

И, прежде чем умру,

Я хочу выплеснуть стихи из своей души.

(…)

X

Одинокая душа

Тоскует по вечерам;

Пойду посмотрю

На выступление испанской танцовщицы.

Хорошо, что убрали

Флаг с тротуара:

Туда, где висит флаг,

Я не могу войти.

Вот появилась танцовщица —

Гордая и бледная.

Кто говорит, что она галисийка?

Вы ошибаетесь, она – богиня.

На ней шляпа тореро

И пурпурный плащ.

Она подобна

Цветку левкоя в шляпке!

(…)

Но Тень упорствует и роняет свою прекрасную голову на грудь, будто говоря: «Прав был тот писака, кто бы он ни был: отчего мы всегда побеждали в постели и проигрывали за игорным столом?»

Я не собираюсь отвечать ей на это. Лучше было бы опустить жалюзи, чтобы она нам больше не досаждала. Верно, Гарибальди? Не понимаю, почему так долго длится мираж, обычно это видение мимолетно, как солнечные блики, но сегодня… «Уходи же, Тень. Даже Гарибальди очевиден ответ на твой вопрос: в любви, как и в игре, судьба на стороне тех, кто не дает страсти испепелить себя. Поэтому тот, кто отдает тело, но не позволяет завладеть своей душой, знает ни с чем не сравнимое упоение властью, с избытком заменяющее потребность любить. В игре же, напротив… – говорю я ей и потом добавляю: – Ты начинаешь выводить меня из терпения, Тень: миражи приятны лишь тогда, когда они мимолетны, а ты сегодня слишком задержалась. Зачем мы сейчас говорим с тобой о том, что нам обеим и так прекрасно известно? Власть… любовь… игра… Это три ножки одной скамьи, как говорила наша подруга Колетт. Но какая из них самая прочная? Уж конечно, не вторая. Слушай же, Тень: девочка Агустина никогда никого не любила. Ей было достаточно вспомнить боль своего растерзанного тела или посмотреть на свою мать, которой к двадцати четырем годам судьба послала шесть незаконнорожденных детей от разных отцов. А сейчас уходи…»