Книга Узел времен - Грэм Хэнкок

Леони снова повисла над потолком, но уже не в спальне. Так-то лучше. Ее наконец-то привезли в больницу. Похоже, операционная; помещение было заполнено сексапильными мужчинами-врачами в зеленых больничных костюмах, бегающими туда-сюда. Посреди всего этого на носилках лежало несчастное бледно-серое тело Леони, окруженное кучей трубок, проводов и пакетов.

Врачи лихорадочно что-то делали с телом, но это не слишком интересовало его хозяйку. Потом… что это было? Паника. Выкрики. Писк дефибриллятора, набирающего заряд. Судя по всему, у нее остановилось сердце. Леони увидела ровную линию на кардиомониторе и услышала тонкий визг сигнала тревоги. Ее снова с силой потянуло, как в прошлый раз, но теперь не к телу, а в противоположную сторону, в светящийся водоворот, открывшийся перед ней, будто тоннель. Она даже подумать не успела…

О… Боже… мой! Вот это интересно!

…как она оказалась внутри вращающегося тоннеля.

На стенах виднелись большие геометрические узоры, с равными интервалами, похожие на какие-то, сложной формы, окна. В них прорисовывались картины и образы людей.

Леони смогла замедлить свое движение и сосредоточить внимание на образах. Поняла, что как только ей удается сосредоточиться на каком-то из них, образ становится очень ярким и четким. Воспоминания.

Только это не могло быть воспоминаниями. Никто не может вспомнить того, что с ним происходило, когда ему было несколько часов от роду. Или может?

Она увидела то, что мечтала представить себе всю свою жизнь. Но сейчас это было не представлением, а реально наблюдаемым событием.

Ночь. Дождь льет. Единственный фонарь освещает оранжевым светом мрачный переулок. Переулок заканчивается кирпичной стеной с битыми бутылками на ее верхнем крае. Ржавая закрытая дверь. По обе стороны от двери — пластиковые мешки с мусором, мокрые от дождя. Молодая женщина, светловолосая, бледная, с большим синяком на скуле и темными кругами под глазами, ныряет в переулок. Крадучись, идет вперед, оглядываясь и проверяя, не следит ли кто за ней. У нее в руке небольшой черный пластиковый мешок, в котором лежит какой-то предмет. Боязливо озираясь, женщина кладет мешок к большим мусорным мешкам и поспешно убегает, не оглядываясь. Мешок не завязан, только скомкан сверху. Удаляющиеся шаги женщины, тихий плач. Что-то ворочается внутри мешка, и его горловина открывается. Дождь начинает капать на сморщенное личико и голубые глаза младенца. Новорожденного.

Этот младенец — она сама, поняла Леони.

Нежеланный, никому не нужный ребенок.

На следующей оконной панели она увидела себя, в возрасте двух лет. В разрисованном платьице, сидя на полу, смотрит телевизор в сиротском приюте Лос-Анджелеса. Это первое, что она достаточно отчетливо запомнила из своей жизни.

Здесь ей три года. День в семье, которая, возможно, возьмет ее к себе. Ей так хотелось жить в настоящем доме, иметь собственные игрушки, настоящих родителей. Но тогда ее не взяли.

Следующая картина. Следующая семья, отказ. Этот ребенок никому не нужен.

Ей почти пять, она стала тихой, замкнутой девочкой, которая ни с кем не дружит. Сидит одна, с пастелью и альбомом. Ей всегда нравилось рисовать.

На следующей картине, пару месяцев спустя, было самое важное событие ее жизни. Внезапно обратив на нее внимание, ее удочерили Герман и Мадлен Уоттс. Небогатые; головокружительная карьера папы стартовала вскоре после того, как они взяли к себе Леони. Но она помнила, как они жили в восточном районе Голливуда, и тот дом казался ей сказочным дворцом.

Ей семь лет. Первый дом в Беверли-Хиллз, лучший год ее жизни. Мама и папа хотели, чтобы она была с ними, иначе бы не удочерили. Или нет? Они давали ей все, чего она ни пожелает. Домик на дереве, любого домашнего любимца, кого бы она ни захотела, маленький автомобильчик с самым настоящим мотором, чтобы кататься по участку, шкафы, забитые нарядами, детская косметика, несчетное количество пар обуви. Она почувствовала себя Золушкой, попавшей на бал.

Восемь лет. Настали плохие времена. Она спала в своей уютной комнатке, и вдруг кто-то схватил ее за волосы и затряс. Она проснулась и закричала. Папа. Он был без одежды. В свете ночника его глаза были пусты, как два полированных камня. Он залез на нее, продолжая держать за волосы.

«Что такое? Что такое? Папа? Нет!» — кричала она. Он заткнул ей рот свободной рукой. У нее закружилась голова. Он был намного ее тяжелее. Распластавшись поверх ее, раздвинул ей ноги коленом и начал ее щупать. «Мама! Мама! Мама!» — закричала она, очень громко.

Но мама не пришла, чтобы спасти ее. Ни разу не пришла за целый год, пока продолжались эти ужасные ночные визиты.

Ей девять. Едет в машине, вместе с папой. Он объясняет, что ее кошмары не происходили в реальности. Леони, в глубине души, и самой хотелось верить, что все это было лишь в дурном сне. Другая проблема — телесные повреждения — от того, что во время кошмаров она была не в себе и сама нанесла увечья.

Ей десять. Они выехали на отдых, всей семьей. Адам, их родной ребенок, которого они называли «чудом», поскольку до его рождения Мадлен считали бесплодной, ему исполнилось два года. Даже сейчас, при одном воспоминании об этом дне Леони пронзило чувство зависти и злобы, ведь мама все внимание уделяла Адаму, а с ней общалась холодно и пренебрежительно.

Ей одиннадцать. Ее больше не насилуют. Или ей это не снится. Школьный двор, она безжалостно издевается над бедной Джанет Лисгоу, младше ее, у этой девочки была «волчья пасть». Скоро Джанет покончит с собой.

Леони исполнилось двенадцать. Снова настали плохие времена. Она лежит на кровати, будто парализованная, а на ней лежит папа. Его лицо покрыто потом.

«Джек хотел именно этого».

Было еще тридцать изнасилований. Она уже не кричала. Ни разу. Просто закрывала глаза и смирялась. Принимала любую позу, какую он ни прикажет. Не жаловалась. Так было легче. Когда он входил в нее, она просто покидала тело, как научил ее Синий Ангел.

Синий Ангел как раз тогда начал приходить к ней во сне.

Тайный друг, о котором она никому не рассказывала.

Вообще никому.

Как и о том, что делал с ней папа.

Следующая картина. Ей четырнадцать. Они транжирят деньги на Родео-драйв. Папа и мама осыпают ее подарками, изнасилований не было уже два года. Снов — тоже.

Ей пятнадцать. Она в просторной ванной комнате, на вечеринке, нагая, стоит на коленях, опершись на ладони, а пятеро парней, которых она даже не знает по имени, имеют ее по очереди.

Ей шестнадцать. Она в какой-то другой ванной комнате, нюхает кокаин, полоску за полоской. Ноздри красные, глаза болят.

Ей семнадцать. Она умирает от передозировки оксиконтина в собственной спальне…

Леони все это время продолжала видеть, как вокруг нее суетятся врачи, но все тусклее… тусклее. Приближался выход из тоннеля, заполненный клубящимся светящимся туманом, сквозь который виднелись, то появляясь, то пропадая, красивейшие зеленые луга и высокие деревья.