Книга Гуру и зомби - Ольга Новикова

Соглашается выпить в ресторанчике неподалеку от своего дома, соглашается со всем, что изредка говорит пьющий только воду Василий, и не поощряет румяную разболтавшуюся Лелю… Вроде как мужская солидарность.

Расставаясь, Нестор предлагает в неопределенном будущем повторить такую встречу – он, мол, приглашает. Так что ревность Василия ничем не подпитывается.

Но в вареве их семейной жизни завелась плесень тревоги… Василий несколько раз снимал отравляющую пленку – вызывая жену на откровенный разговор, доказывал на ее же языке, что она нарушает заповедь. Нет, не седьмую, а вторую.

Не делай себе кумира…

По ее глазам видел: понимает. Даже соглашается.

Но, черт возьми, как это у них, у женщин, трезвые мысли капсулируются в голове и нисколько не влияют на эмоции.

Нисколько…

Все это было. Уже прошло. А сейчас, перед запертой дверью в собственное жилище, на него находит ступор. Связку все же нашаривает в портфеле, так теперь замок никак не поддается.

Василий нервно тыкает в скважину ключ. Не сразу соображает, что не тот. Выбирая нужный, топчется, наступает на букет, и только хруст раздавленных стеблей приводит его в чувство.

Как в омут, ныряет он в темень квартиры.

На половичке не белеет спасительный островок – записки нет…

И телефон уже замолк, не оставив никаких улик: уходя, Леля забыла включить автоответчик.

Потянувшись к выключателю над зеркалом, Василий нечаянно толкает коленом этажерку. Глухой стук. На пол упала деревянная расческа. Наклоняется – поднять, и видит длинный светлый волос, вырванный неострыми зубьями.

Лелин волос…

5

В это же самое время молодой старлей в дежурке районного ОВД считает минуты, оставшиеся до отпуска. У него уже начал вырабатываться желудочный сок: общежитие в десяти минутах езды на отремонтированной «девятке», а там…

Да он прямо видит, как закипает вода для пельмешек. Не покупных – его благоверная сама их налепила.

Там – запотелая бутылка: «Путинку» он еще утром предусмотрительно поставил в холодильник.

Там – последняя банка рыжиков…

Завтра спозаранку погрузимся и – в родненькое Бекасово. Если пофартит с погодой, то закатаем батарею свежих засолок. А нет – у матери по сусекам поскребем.

В девятнадцать ноль две, когда поступает вызов, старлей формально уже в отпуске. Формально… Не может он уйти, не сдав дежурство. Обещали квартиру дать. К рождению сына. Ну, или в конце года, пусть и только что начавшегося… Нельзя ему нарушать!

Черт, сменщик, московский разгильдяй, как всегда, опаздывает. Ему что, он тут ненадолго – пристроили родичи, чтобы не болтался перед поступлением в академию. Мобильник новичка, естественно, отключен. Записку бы оставить…

Старлей вырывает листок из блокнота и сосредоточивается. Первые слова катятся как по маслу: «Авария на пересечении Беломорской и Ленинградского шоссе…» А что дальше?

Он слизывает капельку пота, выступившую над верхней губой, и представляет, как напарник обсмеивает каждую фразу. Любую… В телевизор ему надо, раз такой остроумный!

И, скомкав листок, страж порядка сует его себе в карман, отмечается у дежурного и убывает на происшествие. Остывшие пельмени можно поджарить, тоже вкусно.

А меньше чем через час он уже выбирает слова, чтобы не напугать беременную жену. Со вкусом поедает поджаристые пельмешки, описывая погибшую блондинку.

Дамочка, наверное, недавно села за руль. Иначе бы не выехала без документов и не вляпалась в «Газель». Простой случай… Спешат они все куда-то! Без сумки, без мобильника эта фря выскочила из дома. По машине как-нибудь опознают. Не его забота…

Старуха местная, правда, что-то прошамкала насчет мотоциклиста в коже и в шлеме, который подрезал «букашку». Держит карга за рукав и бормочет: «Не человек, а дьявол!» Но он кино смотрит – научен, как с такими управляться. Раскрыл блокнот и строго так: «Ваша фамилия? Адрес?» Свидетельница прыткая оказалась: дулю ему под нос и шмыг в толпу.

Сама как черт.

Да мало ли что костлявая придумает…

6

Уже на следующий день Вера пожалела, что прилетела в Москву.

Чем муторнее было у нее на душе, тем сильнее раздвигала она губы. Следила, чтобы копящаяся злость не выплеснулась наружу и не смахнула так нужную ей сейчас американскую улыбку. Пришлось изображать радость. Как иначе просигнализировать тем, кто пришел на вернисаж, что у нее все в полном порядке.

Порядок…

Галерейщица хренова!

С каталогом прошляпила, об оплате дороги даже не заикнулась, а нольдебургский грант весь заглотила – не подавилась.

Ни одного сотрудника не обеспечила…

Рамок для картин не хватило. Геру сгоняла в магазин – до Цветного бульвара двадцать минут, на метро с пересадкой – полчаса. В одну сторону.

Когда он к ночи припер деревяшки нужного размера, Вера сама степлером натягивала холсты на подрамники. Потом дрель, пыль – в бетонную стену пришлось прибивать гвоздями фанерные подошвы, на которых наследили ее авангардные цайтструктуры…

Развеска в незнакомом помещении – это же так трудно.

Обычно Вера недели за две осматривала зал – и в Париж специально Густав возил ее, и в Варшаву, и в Цюрих. Надо же почувствовать пространство, освоить его, прежде чем вживлять в него свои детища.

Черт, столько сил разбазарила здесь на физическую работу!

Поужинали тут же, в подвальном кафе. Цены… О них лучше не думать. Переведешь рубли на евро, и самым элементарным салатом подавишься.

На сон времени не выкроилось, хорошо хоть, успела принять душ, пусть и холодный: плановое отключение горячей воды. Пришлось вспомнить здешние порядки. Все тут осталось по-советски. Поселили их в том же доме, в мансарде.

Шесть часов вечера, а народу – никого… Не считать же однокурсницу сына, страшненькую Софу с восторженной мамашей-танцоркой. В углу жмется отец Геры с ужас как постаревшей женой.

И я?! И я старая?

Вера взбежала под крышу, чтобы принести им всем подарки…

Подарки… Именно сейчас потребовалось взглянуть на себя в зеркало и убедиться: она-то не меняется.

Что хотела, то и увидела. Как будто разглядывала свое фото двадцатилетней давности. Желание первенствовать чуть подретушировало реальность, но не кардинально же. Неглубокие морщинки на лбу имеют две степени защиты: челку и беретку, надвинутую на правую бровь. Помада цвета спелой брусники отвлекает внимание от едва заметных носогубных складок, которые у Алексеевой жены – кстати, ровесницы – смотрятся как щипцы, схватившие лицо.

Вера успокаивается. Спускается в зал. Сходит с небес на землю.