Книга Скинхед - Наталья Нечаева

И оказалось, что это — никакая не девчонка, а Бимка. Лапы у него дергались уже от конвульсии. Так сказала ветеринарша, к которой они его принесли. Вместо правого глаза на щенячьей мордочке чернела страшная дыра, в которой что-то пульсировало и булькало, а маленькое тельце было совсем неживым.

— Усыплять будете или пусть сам помирает? — спрашивает ветеринарша.

— Тетенька, вылечите его, пожалуйста, — жалобно просит зареванная Катька. — Он хороший, он никого не кусает, он добрый.

— Да как тут вылечишь? Череп раскроен… Что ж не уберегли-то? Под машину попал, что ли?

— Нет, это его дядька злой об стенку стукнул… — Сестренка снова рыдает, а Ваня ни слова сказать не может. Все пытается промокнуть Катькиным шарфом кровь, струйкой стекающую из щенячьего уха.

— Господи, — ветеринарша оседает на кушетку, — так это его специально? Звери, ей-богу, звери… Ну, давайте уж бесплатно укол вколю, чтоб не мучился. Похороните в скверике, на могилку ходить станете…

— Не надо! — протестующе кричит Катюшка. — Мы уже к папе на могилку ходим!

— Так у вас отец умер? — жалеюще морщит лоб ветеринарша. — Сиротки, значит?

— Я его вылечу! — Ваня снова берет Бимку на руки. — Вылечу! Только скажите — что надо делать? Какие лекарства?

— Да какие уж тут лекарства… — Ветеринарша подолом халата вытирает сестренкин нос. — Клади сюда. Посмотрим, если мозг не задет…

— Катюнь, не плачь! — Ваня прижимает к себе девочку. — Мы вылечим Бимку, обязательно! А этого лысого я сам убью! Встречу и убью!

Он прикрывает глаза и воочию видит, как хватает носатого за мощную шею и со всей силы бьет лысой башкой об тот же самый угол дома. И сопливые мозги из раскроенного черепа разлетаются по стенам, как мелкие серые воробьи с проводов!

— И Амину! — доверчиво прижимается к брату Катька. — Это она виновата! Это из-за нее Бимку! Ты ее тоже убьешь, Вань?

— Убью! — соглашается брат. И сам свято верит, что так и будет.

— Ванечка, да тебе совсем плохо! Ванечка, потерпи немножко! Я сейчас людей позову, «скорую» вызову!

Снова мать. Откуда она все время появляется? Сама же говорила, отпуска не будет, поэтому он в Карежме все лето проведет один. А голосит, как на похоронах, когда отчима закапывали. Но отчим в Карежме и не был никогда. Значит, кого-то другого хоронят?

— Сыночка, ты меня слышишь? Ванюша… Потерпи, родной, я сейчас…

Ушла. Наконец-то.

— Ваня, здравствуй, а вот и я.

Никакого покоя. Не подвал, а проходной двор.

Ваня вглядывается в сизую темень и видит, что на месте матери стоит девочка. Незнакомая. В белом платье, пышной фате. Невеста. Чья? Откуда?

— Я твоя невеста, Ваня! Не узнаешь?

— Узнаю…

Конечно, как же он может ее не узнать? Это же она, та самая девочка! Амина. Только взрослая, как будто прошло лет десять. И очень красивая. Черные кудри, черные глаза, тонкие, будто нарисованные на белом лбу брови.

— Вставай, — девочка протягивает к нему руки, — вставай! У нас сегодня свадьба! Все собрались, и дедушка твой, и отчим, и мои родные.

Как это — дедушка и отчим? Они же померли?

Ваня поднимается, подходит к невесте, осторожно отбрасывает с ее лица легкую пену фаты: он ведь должен ее поцеловать! На свадьбе так положено. Фата облачком улетает в сторону. Ваня прижимает к себе голову невесты и ощущает под пальцами что-то горячее и липкое. Удивленно отдергивает руку, смотрит на ладонь. Она в чем-то темном и тягучем. Шоколад? Девчонка еле шоколадку и перепачкалась? А, так это — Алка! Снова ее игры. Как тогда, в ванной. Нарочно вся вывозилась в шоколаде и заставляла Ваню слизывать его со лба, щек, шеи. Потом, когда он уже дрожал от нетерпения, окунула шоколадку в горячую воду и обмусолила ею соски. Соски из нежно-розовых, как яблоневые бутоны по весне, превратились в густо коричневые, как у негритянки из порнушки, что они смотрели вместе у Рима.

— Вкусно? — спрашивает хитрая Алка. — А вот тут? — И проводит толстую шоколадную черту от пупка вниз, к бритому круглому лобку. — Ну?

— Очень… — рычит Ваня, находящийся уже в миллиметре от неземного наслаждения.

— Стой, — приказывает Алка, — я тоже хочу попробовать! — Подтапливает в ладони очередной кусок шоколада и жадно хватает липкой рукой вздыбившийся Ванин член. Елозит по нему сильно и нежно, упаковывая бурую, со вздувшимися венами плоть в мгновенно застывающий коричневый панцирь.

— Смотри, у тебя член, как у негра! Я с негром еще не трахалась, надо попробовать! Говорят, они — полный улет!

Ваня стонет и порыкивает. А Алка вдруг наклоняется и одним движением втягивает горячими сильными губами твердый, подрагивающий от нетерпения шоколадный батончик. Сквозь праздничный шум в ушах Ваня слышит, как Алка чмокает и пристанывает, сквозь сладкий туман в глазах видит ее блуждающие зрачки и перепачканное шоколадом лицо…

— Иди ко мне, — улыбается Ваня. — Я тебя оближу!

— Меня нельзя облизывать, — строго говорит Алка, поднимает лицо, и оно оказывается вовсе не ее, а наоборот, лицом той самой девочки, которая в наряде невесты пришла и теперь стоит тут, рядом с Ваниным диваном. — Нельзя, — повторяет девочка. — Я умерла, а это — кровь. Ты должен пойти со мной, ведь я — твоя невеста.

— Уходи! — просит Ваня. — Я устал. — И разворачивает девочку спиной, подталкивая ее к выходу.

— Зачем ты меня гонишь? — оборачивается удивленная Катька, и белая фата светло колышется над ее белыми кудряшками. — Я так по тебе соскучилась.

— Катька?! — Ваня страшно пугается. — Немедленно иди домой!

— Не могу, — улыбается сестренка и размазывает по щеке что-то темное и страшное, сочащееся из-под белокурых кудряшек. — Ты разве не знаешь, меня убили!

— Кто? — холодеет Ваня. — За что?

— Как за что? — простодушно удивляется малышка. — Я же нерусская!

— Ну и что? — Ваня сходит с ума. — Кто про это знает? Ты же беленькая, голубоглазая! Ты — моя сестра!

— А папа-то у меня — татарин! — Катька дразняще высовывает язык. — Значит, меня тоже надо убить!

— Ка-атька! — голосом, громче самого громкого грома кричит Ваня. — Уходи! Дура! — И изо всех сил толкает хрупкую фигурку в белом подвенечном наряде. Вперед. К выходу. Туда, где за едва различимым проемом двери, он знает, безопасность и свет.

Слабая, легкая Катька взлетает прямо в облаке пышной белой юбки и стремительно летит к свету, сама становясь этим светом. Сияние, в которое превращается ее след, крепнет, набирает силу, заполняя собой все пространство подвала, вырывается наружу, придавливая солнечной тяжелой массой дом, улицу, город…

От этого слепящего света невозможно спрятаться. Он плющит затылок и плавит глаза. Он раздирает легкие и обжигает рот. И никак не понять, то ли это еще жизнь, то ли уже нечто совсем другое…