Книга [Голово]ломка - Алексей Евдокимов

Вадим листал собственного сочинения буклет уже пристально, прицельно. И чем дольше листал — тем меньше понимал в написанном и показанном. Он ощущал себя египтологом, эдаким Шамполионом, глядящим на свежеотрытый в песках барельеф, плотно исчерченный непостижимыми иероглифами, неведомыми пиктограммами и загадочными изображениями. В них был некий утраченный смысл, связный сюжет, но все попытки восстановить его, перевести, соотнести с худо-бедно исследованной реальностью проваливались. Обложка. Монументальный палладианский портик. Пышные ионические колонны. Три двери в два роста, средняя приоткрыта, изнутри — нездешний свет. Во всю ширь фронтона выбито: ФОНДОВЫЙ РЫНОК. Храм? Не иначе. Широкая лестница. Слева — усеченная морда «шевроле». От него по ступеням поднимается седовласый муж — несгибаемая спина, выправка полководца, первого консула, тирана. В руках — туго набитый портфель буйволовой кожи. Жертва? Видимо. Навстречу, распахнув радушные объятья, степенно спускается муж младой, но исполненный важной торжественности и сознания величия собственной миссии. Жрец? Захватывающая мистерия из жизни и смерти титанов, богов и героев разворачивалась перед дубеющим на порезанном сиденье Вадимом. Грандиозная космогония и ужасающая эсхатология. Первый разворот буклета был крупно озаглавлен: ИНВЕСТОР. Крупным планом на фоне полупрозрачных квадратов и кругов (круг, вспомнил Вадим, это небо, квадрат — земля, вместе они образуют мандалу) — две простертые ниоткуда длани, отчеркнутые снежно-белыми манжетами, спаянные крепчайшим рукопожатием. Символ слияния противоположных начал, из которого возникло все сущее. Вокруг: толстое паркеровское стило, фаллический образ, метафора созидания; циферблат, символ времени, начавшего свой ход; и устраняющая уже последние сомнения рукописная фраза ОТКРЫТЬ СЧЕТ. На все это благосклонно взирает горбоносый орлинолицый человек, хрена! — Бог, верховное божество пантеона, Зевс, Один, Водан, Ахурамазда, Амон-Ра-Сонтер. Следующий разворот. КЛИЕНТСКИЙ СЕРВИС слева — его, в полном соответствии с памятной формулой make a service и древними традициями священной храмовой проституции, олицетворяет грудастая богиня любви с украшенной лунным камнем высокой шеей. ПЕРСОНАЛЬНЫЙ ПОРТФЕЛЬНЫЙ МЕНЕДЖЕР справа — молодой человек с льдистым взглядом и холодной арийской ковки ликом при полном комплекте воинских атрибутов большого бизнеса, от сверкающих лат идеального костюма до обоюдоострого вечного пера. Бог войны. Арес. И тут же очередной рукописный осеняющий слоган, цитата, вспомнил Вадим, из какого-то японца: БИЗНЕС — ЭТО ВОЙНА. Следующий. БРОКЕРЫ и АНАЛИТИКИ. «Быстрое и точное исполнение поручений, прямой доступ к рынку». Кучерявый гибкий вьюнош с сотовым телефоном у правого уха и трубкой телефона обычного в левой руке, на столе — подключенный к Интернету лаптоп, какие-то провода и антенны. Гермес. Вестник. Поставщик информации. Бог связи. И — последний. КОМАНДА ПРОФЕССИОНАЛОВ РАБОТАЕТ НА БИС. Все сразу: богиня любви, грозный Марс-воитель, шустрый телефонизированный обладатель крылатых сандалий, и над ними — всеведущий, всевластный, страшный иноверцам, но неизменно доброжелательный к Клиентам Зевес. Пантеон. Жуткая догадка высоковольтно полыхнула в мерно покачивающейся вадимовой голове. Они — и гражданин очкастый начальник, и олежеки всех мастей, и художник, и верстаки с макетировщиками, и даже он, Вадим, — сами того не ведая, служили анонимным закадровым божествам. Возносили молитвы и принимали жертвы, полагая, что занимаются промоушеном, пи-аром, консалтингом, эдвертайзингом и рирайтом. Он вспомнил, как сочинял этот буклет, хряпнув стакан бренди, дабы снять оцепенение перед Первым Большим Заданием, переключить себя в режим боевого амока. Вспомнил, как в какой-то момент на него и впрямь снизошло неведомого происхождения воодушевление, и он, воспрянув, за два часа вколотил в клавиатуру полную концепцию БРОКЕРСКОГО ИНВЕСТИЦИОННОГО СЧЕТА REX. Никаких сомнений. Он был ведом чужой целеустремленной волей. Он был медиум, посредник. Недоброе дремучее слово «одержимость» пришло Вадиму на ум. В этот момент автобус, облегченно скрипя, причалил к навесу конечной. Вадима подняло и вынесло наружу. Снег перестал. Припозднившееся солнце спешно довершало праздничный декор. Страшный буклет Вадим, суеверно сплюнув налево, скормил первой же урне. В конце концов, подумал он, что-то такое я где-то недавно читал. А измышления модных романов не могут быть правдой.

— Кто?

— Ало, Лада… Это Вадим, Аплетаев, из пресс… от Эдуард Валерьича.

Некоторое время домофон молчал и недобро электрически потрескивал.

— А, — разадалось потом. В тоне Вадиму почудилась не то досада, не то усталое отвращение. — Щас, — еще короткая пауза, и — не сразу понятное: — Четвертый. Двадцать семь.

Домофон всхрапнул и умер обратно. Вадим непонимающе подождал. Потолкал дверь. Заперто. Оглянулся. С противоположной стороны противоестественно чистого двора-колодца на него подозрительно глядела ретро-дама в бордовом кашемире с диковинным объектом микробиологии на замшевом поводке. Вадим показал им обоим оттопыренный средний палец. У двери тотчас же клацнуло внутри. Дом был старый, но, как и весь квартал доходных домов начала века, подвергся наружному косметическому ремонту и внутренней хирургической терапии, глубокому еврошунтированию. Теперь здесь были элитные квартиры для тех, кому еще не по карману юрмальские коттеджи в дюнной зоне, но уже решительно невместно жить в сирых спальных районах. Старомодный, отделанный изнутри каким-то-там деревом лифт с мелодичным позвякиванием обстоятельно транспортировал социально чуждое содержимое на четвертый этаж. Двадцать седьмая. Все люди в мире делятся на две категории, говаривал Клинт Иствуд: одни стоят с петлей на шее, у других в руках револьвер. Все люди в мире делятся на две категории, перефразировал Виктор Цой: одни сидят на трубах, другим нужны деньги. Вадим был согласен с обоими. От себя же мог добавить, что все люди в мире делятся на две категории еще как минимум по одному признаку. Одни беспрестанно изощряются и ухищряются, приобретают дорогие вещи, сгоняют лишний вес и наращивают рельеф в тренажерных залах, отсасывают жирок и подкачивают силикон у пластических хирургов, грамотно применяют подчеркивающую и камуфлирующую раскраску, путем регулярного аутотренинга пытаются придать выражению лица и осанке должную победительную уверенность, — и все равно с превеликим трудом добиваются (если добиваются!) желаемого: отформатировать свою несовершенную плоть под ТОВАРНЫЙ ВИД. Привлекательное состояние внешней оболчки, убеждающее окружающих в том, что товар этот можно, нужно и должно купить. Другие могут курить, пить бесперечь, не соблюдать диету, поглощая мучное, сладкое, острое в раблезианских количествах, носить что попало и полагать утреннюю гимнастику дьявольским изобретением, — и при этом в любом виде и прикиде выглядят как отснятые профессиональными фотографами предметы из каталога «Неккерман». И любой изъян в и на них глядится особо тонкой придумкой дизайнеров, стилистов и визажистов, таким способом еще поднимающих и без того впечатляющую цену товара. Когда Вадим был с сильного бодуна, от него шарахались дети и домашние животные, менты же, напротив, выказывали нездоровый интерес. Девушка Лада, постоянная и официальная эскорт-давалка президента крупнейшего банка REX, с убойной (и поднаторевшему в этом жанре Вадиму совершенно очевидной) похмелюги — все равно выглядела даже не как неккермановский объект, а как обложка «Вога» или «Космо». Именно сейчас Вадиму стала окончательно понятна природа пленки, отделявшей лично Ладу от прочей Вселенной. Это был уже не тонкий, легкий на разрыв целлофан, в который приличные супермаркеты пакуют экзотические фрукты вроде январской клубники; а — плотный полиэтилен, от рождения герметично облекающий кажный экземпляр наиболее престижных толстых журналов. Впустив Вадима в спортзальных масштабов холл и не удостоив вообще ни единым взглядом, обложка молча развернулась и на подламывающихся подразумеваемой длины ногах уковыляла в ориентально оформленные квартирные недра. Пропала за углом. Вадим подумал, независимо пожал плечами, оторвал для шага правую подошву от пола. И аккуратно поставил на место. С ботинка черной жижей стекал тающий снег. Изысканно простой пол был выложен из некрашенных, лишь проолифенных янтарно мерцающих досок. Вадим и сам затруднился бы определить, что лежало в основе удржавшего его на месте инстинкта: воспитание, субординация или эстетика. Из-за угла донеслось невнятное нецензурное бормотание. Что-то упало. Вадим помялся еще чуть, мысленно плюнул и поперся на звук, оставляя на нежном янтаре глумливые жирные кляксы. Лада стояла к нему подразумеваемой формы задницей, оконтуренной черной тушью шелкового кимоно, нагнувшись и по пояс погрузившись в стену. Вадим моргнул. Бар. Ласковая подсветка дробилась на гранях и выгибалась на округлостях штучных фунфырей, вязла в рыжем коньячном бархате и соломенном вискарном твиде. Побрякивали разгребаемые бутылки.