Книга Охота на медведя - Петр Катериничев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Борис Михайлович Чернов скучающе смотрел в монитор компьютера. Стол его был чист: только очень дорогая представительская ручка и закрытая папка. В углу кабинета — большие напольные часы.
— А-а-а, господин Гринев пожаловали... — протянул он, сощурившись, как только Олег появился в кабинете. — Кажется, в нашем учреждении ленч уже полчаса как завершился. — Чернов демонстративно вскинул запястье, посмотрел на циферблат очень дорогих часов. — Впрочем, в Лондоне как раз начало рабочего дня. Только клерки там дисциплинированнее. Вот Томас Иваныч там вырос, он подтвердит.
Обращение к застывшему в дверях Тому по имени и отчеству в устах Чернова выглядело утонченным издевательством. Том лишь изобразил уголками рта вежливое подобие улыбки, не дождавшись указаний, неловко боднул головой пространство, что, видимо, означало поклон, и ретировался.
Гринев уселся на стул и только потом посмотрел на патрона. Произнес с расстановкой:
— Я не клерк.
— Наш Медведь сегодня не в духе. А почему, спрашивается? — Чернов вытянул руку, полюбовался стильным бриллиантом на безымянном пальце.
— Я не клерк, — так же монотонно повторил Гринев.
— Пардон — партнер, — чуть кривляясь, произнес Чернов. Открыл коробку, выбрал сигару, чиркнул спичкой, со вкусом раскурил, выпустил струйку дыма, по лицу его разлилась нега отеческого добросердечия.
— Чем мы заняты, Борис?
— Чем? У нас трудовые будни. Мы делаем деньги. На набитых зеленью мешках.
Они думают, что ухватили бога за бороду, а за ниточки-то дергаем мы — и зелень сыплется, сыплется... Не ленись, скирдуй. Или тебе не нужны деньги? — Улыбка Чернова сделалась откровенно ернической.
Гринев посмотрел сквозь полураскрытые жалюзи. «Трудовые будни». Похожие, отутюженные молодые люди, погруженные в напускную деловую озабоченность. Такие же деловые дамы. Мерцающие экраны мониторов. Заученные движения. Заученные повороты голов. Заученная улыбка секретарши, встретившейся с ним взглядом.
Искусственное освещение. Искусственная жизнь.
Он перевел взгляд на Бориса Чернова. Тот курил и смотрел на экран монитора. Может быть, это отблески мертвых цифр с экрана сыграли скверную шутку, но лицо Чернова выглядело странным в таком освещении: то ли перерумяненным, то ли перепудренным... Более всего Чернов сейчас напоминал восковую фигуру из музея мадам Тюссо, в которую прихотью декоратора был вставлен невидимый моторчик и невидимый же диктофон, из которого и доносились дежурные фразы.
Впечатление был столь ярким, что Гринев даже тряхнул головой. Нет, ничего не изменилось, напротив: в своем вычурно-дорогом одеянии Чернов действительно походил на манекен. Может, так было всегда, но со всей отчетливостью Гринев заметил это только теперь? Олег сидел потерянный, как ребенок, которого завлекли играть в чужую сказку. «Рекомендую вам подыскать другую профессию», — зазвучал в памяти голос немца-профессора.
— Ты похож на муляж, — неожиданно для себя вслух произнес Олег.
— Что? — Борис прищурился, посмотрел на Гринева, словно сквозь прорезь прицела.
— Ты похож на муляж. Из раскрашенного воска. Довольно скверно обряженный.
— Ты пьян?
— Хуже. Трезв. Абсолютно. Чем мы заняты, Борис? Ведь жизнь так и пройдет здесь, не оставив по себе ничего, кроме сожаления.
Чернов улыбнулся, снова обрел самоуверенно-снисходительный тон:
— Жизнь? Это игра такая. Сильные побеждают слабых, умные подчиняют сильных. Только и всего.
— А победу над всеми одерживают подлые. Те, что умеют предавать раньше.
Чернов устремил взгляд в пустоту, и глаза его словно наполнились ею: стали пустыми, как матовые пуговицы дорогого клубного пиджака.
— Зачем же так мрачно, Медвежонок? Жизнь проста. Это игра, покер. А побеждает тот, кто проигрывает меньше, а выигрывает больше. Только и всего.
Тот, кто напрочь лишен азарта.
— И воображения.
— Воображение — это и есть азарт, ставший привычкой. Человечек выдумывает себе идеал, зачарованным мотыльком летит на огонь, кажущийся ему центром мироздания, и — палит крылья. А огонек тот — всего-то копеечная свечка на бронзовом шандале, от которого прикуривают свои дешевые сигарки снедаемые страстью и тщеславием игроки. — Лицо Чернова ожесточилось и теперь сделалось похожим на личину каменного истукана. — Об этом никогда не стоит забывать.
Губы Чернова скривились в жесткой усмешке, он встал с удивительной для его комплекции легкостью и стал скоро мерить шагами кабинет. Слова его падали тяжело, как литые свинцовые пули:
— Я похож на муляж?! Сынок, свои комментарии можешь высказывать какой-нибудь девке; она, может, и восхитится: ах, какой разумный мальчик! А для меня ты — растяпа. Как говорят американцы — looser. Умничать в Германии тебя научили, а вот реально зарабатывать — нет.
Чернов опустил жалюзи, выдвинул ящик стола, достал пачку долларов, перетянутую резинкой, грациозным движением кисти двинул по поверхности стола в сторону Гринева.
— Может, это улучшит твое настроение? Твой процент по игре на гагаринских акциях.
— И это — все?
— Мой дорогой младший партнер... Человек получает или те деньги, которых потребует, или те, на которые согласится. Ты — из вторых.
Лицо Гринева напряглось, он хотел было что-то сказать, но Чернов встал из-за стола, заходил по кабинету и снова заговорил — быстро, энергично, словно и не он пять минут назад сидел этакой полусонной мумией.
— Я похож на муляж?! А ты? На кого похож ты, Медведь? Я привожу барашков, с которых ты лениво стрижешь зеленую шерсть! Ты в порядке, у тебя есть деньги, у тебя есть досуг пофилософствовать, прицениться и оценить — свою жизнь, мою — с точки зрения вечности! Хар-о-ошая позиция! — Чернов хохотнул нервно:
— Я похож на муляж? Ты преувеличиваешь, сынок. До музея восковых фигур мне расти и расти. Я — так, подставка для муляжа. А ты — вообще вешалка. Крючок.
Чернов застыл посреди кабинета, направил на Гринева указательный палец, словно ствол пистолета:
— Ты наркоман! Ты приходишь сюда за дозой! Как в «Пиковой даме»? «Его состояние не позволяло ему рисковать необходимым в надежде приобрести излишнее, — а между тем он целые ночи просиживал за карточными столами и следовал с лихорадочным трепетом за различными оборотами игры». Ты как бруклинский бездомный бродяга, забредший случаем в китайский опиумный театр: сидишь, смотришь, а решиться никак не можешь! Вот и пребываешь — в трепете и страхе! Ты хочешь грез, ты хочешь власти... — Чернов перестал ходить, остановился, подошел к столу Гринева, присел на краешек:
— Не так?
— Да не в этом дело, Борис! От этих толстопузых дядечек и истеричных тетечек меня уже мутит! Мне надоело заниматься мелочевкой. Полета хочу.
