Книга Ад в тихой обители - Дэвид Дикинсон

Впервые со времени приезда в Ферфилд-парк Августа Кокборн была приятно удивлена. Здешних слуг, безусловно, придется разогнать, но местному соборному декану можно, пожалуй, задержаться.

— Превосходный порядок действий, — кивнула она. — Организовано, по-видимому, будет со знанием дела.

Последовала ее милостивая, слегка скептичная улыбка.

— Однако, доктор, теперь я попросила бы вас рассказать о предсмертных часах моего брата. Это ведь так естественно для кровной, ближайшей родни — желание узнать все детали, все мелочи. А вы последний, кто видел брата живым.

К подобной просьбе доктор Блэкстаф хорошо подготовился, возможно, даже слишком хорошо. Принявший к сведению отчет Маккены («глядит, будто ни одному слову не верит… глазами прямо-таки мозг тебе просвечивает»), доктор замыслил ослепить и подавить грозную инквизиторшу величием медицинской науки. Пролистав гору фолиантов, он набрал множество терминов, касавшихся болезни сердца и понятных лишь специалистам. Потребуется, думал он, разъяснять каждое название. Доктор продумывал варианты диалогов, многократно повторял их, репетировал, пока не счел себя готовым ко всему.

— Позвольте говорить с вами от лица и врача и друга, — начал он, не сводя глаз с висевшей над камином голландской жанровой картины. — За годы нашего общения мы с вашим братом очень сблизились. Полагаю, не ошибусь, сказав, что он стал мне ближайшим другом, как и я ему. Конечно, у него здесь было много друзей среди коллег-священников, но всегда чувствовалось, что ему приятно отдохнуть в беседе с кем-то из светских, менее взыскательных слоев.

«Куда это он смотрит?» — нахмурилась Августа, украдкой тоже бросив взгляд на холст с изображением интерьера старинного амстердамского дома и слуг, убирающих залу под надзором суровой особы — по всей вероятности, хозяйки. Заметив явственный слой пыли на нарисованном буфете, Августа про себя вздохнула: да уж, лень и распущенность родились не сегодня! Всю нерадивую прислугу вон!

— В последний год состояние его сердца заметно ухудшалось, — продолжал доктор, переведя пристальный взор на каминное пламя. — Он быстро утомлялся, не мог позволить себе прежние дальние прогулки. Иногда долгие службы в соборе или чтение проповеди по особому случаю его изнуряли. В общем, обычное явление у лиц на последнем этапе среднего возраста. Осмотры ничего конкретного не обнаруживали. И уж поверьте, миссис Кокборн, — доктор вдруг вскинул глаза прямо на нее, — обследовал я его много раз.

— Брата что-то тревожило, доктор Блэкстаф? Говорят, любые проблемы со здоровьем от нервов.

— Нет-нет, ничего не тревожило. Я первым бы узнал об этом. Он совершенно, совершенно не волновался! — протестующе воскликнул доктор, как никто другой знавший, сколько волнений терзало Джона Юстаса в последние месяцы.

Искорка подозрений вспыхнула у Августы Кокборн: не слишком ли горячи возражения? Неужели опять на нее обрушили потоки лжи?

— Позвольте перейти к событиям печальной ночи, — доктор помедлил, мысленно напоследок пробегая свой сюжет. — Джон пришел повидаться со мной приблизительно за десять часов до смерти. Чувствовал он себя неважно. При осмотре у него обнаружился симптом, известный как cardiac disfibrillation — некое скачущее сокращение сердечной мышцы. Возможно, это свидетельствовало об общем расстройстве организма, но в настоящее время наука не имеет средств выяснить данное предположение. Я дал предотвращающее спазм лекарство, а также микстуру с легким снотворным и не рекомендовал в подобном состоянии ехать домой. Полагая это обычной предосторожностью, я и вообразить не мог, что Джону уже не суждено снова увидеть свой дом…

Оторвав взгляд от горящих поленьев, доктор посмотрел на Августу и грустно покачал головой.

— Утро не принесло особых изменений. Я снова осмотрел его, несколько увеличил лекарственную дозу. Увы, безрезультатно. Дефекты сердечной системы или сбои в иных жизненно важных органах, но чуть позднее десяти Господь призвал его к себе. Не думаю, что Джона мучила сильная боль. Просто сердце остановилось, и он скончался.

— А почему не позволяют увидеть его до похорон? Почему тело его так запечатано, будто он умер от чумы?

Доктор ждал этого вопроса.

— Видите ли, в последние годы он мне нередко говорил, что не хотел бы никаких зрителей у своего покинутого душой тела…

К внезапно грянувшему залпу доктор не приготовился.

— Когда он это говорил? А вы что? Где был разговор? Здесь, у него? У вас?

— Не могу в точности припомнить где, — замялся доктор, — когда, я также не припомню. Но пожелание, определенно, было выражено.

— Не помните, где и когда услышали от брата столь странную вещь? Позабыли? — Голос Августы насмешливо зазвенел.

— Миссис Кокборн, — доктор постарался придать тону внушительность, — ввиду профессиональных обязанностей мне часто приходится вести с пациентами беседы сугубо доверительного свойства. Я должен держать в голове всевозможные просьбы, пожелания на случай их кончины. Однако нет необходимости точно запоминать, где именно и когда шел тот или иной разговор.

— Но можно ведь и перепутать, так ведь, доктор? Кто-то еще мог выразить желание быть замурованным в гробу, словно несчастный узник. И если вы не помните, где находились, есть ли гарантия, что вы не ошибаетесь и относительно личности пациента?

— Нет, тут я абсолютно уверен, — сказал доктор, отрицательно мотнув головой.

Удар, обрушившийся следом, предусмотреть было просто немыслимо.

— Скажите, доктор Блэкстаф, вы упомянуты в завещании? Большую сумму вам оставил мой брат?

Доктор побагровел. Августе Кокборн увиделся признак вины. На самом деле то был гнев — гнев человека, грубо и прямо оскорбленного.

— Насколько мне известно, нет, мадам. Теперь же, с вашего разрешения, я удалюсь, меня ждут пациенты. У живущих не меньше прав, чем у покойных. Всего вам доброго, мадам!

Августа Кокборн посмотрела ему вслед и еще долго созерцала закрывшуюся дверь. Она не родилась злодейкой, эта дама, Августа Кокборн. Ей были дороги и брат, и вся семья (кроме лживого мужа, разумеется). Лишь жизненные обстоятельства развили худшие стороны ее характера.

Августа взяла со стола последний выпуск «Графтон Меркюри», интересуясь, пишут ли о брате. Дойдя до восхищавшего Патрика Батлера абзаца, леди слегка вскрикнула. «Чарльз Джон Уитни Юстас… один из богатейших людей Англии… американское наследство… колоссальный пакет акций». Она вновь перечла. Ей, разумеется, было известно, что брат богат, но не настолько же! Однако здесь со всей ясностью утверждалось — «один из богатейших». Но как они разнюхали, эти людишки, в их болоте за сотни миль от человеческой цивилизации? Откуда мерзкой газетенке, заполненной вестями о ценах на свиней и заседаниях местной управы, это стало известно? Все в Комптоне знают? Имеют виды, спаси Господи, на завещание?

Подойдя к окну, Августа Кокборн смотрела на сад покойного брата. Пара малиновок бойко прыгала по лужайке. Моросил мелкий дождь. Дворецкому верить нельзя. Доктору тоже. Блэкстаф, конечно, более умелый враль, нежели этот жалкий Маккена (а может, Маккендрик? или как его там?) — врачам положено лгать постоянно, по профессии, — но вся докторская история выглядела уж как-то слишком сомнительно.