Книга Дело о фальшивой картине - Наталия Кузнецова

— Не-а. — Лешка прочитала написанное. — Странно. Как она сама туда доберется? И почему меня не подождала?

— Наверное, потому, почему и я. Завтра праздник, многие магазины будут закрыты, я это по телефону выяснил. И галерея, наверное, тоже, а ей, значит, что-то там понадобилось. Она у нас шустрая, не переживай, не заблудится. Лешк, а ты-то ела? Хочешь кусочек? — великодушно предложил Ромка, протягивая сестре свой необъятный «чизбургер».

Лешка помотала головой.

— Нет, я дождусь Катьку. И чего она там забыла? А что это ты принес? — вспомнила она о непонятном предмете, с которым ее брат явился домой.

— Что надо, не трогай! Потом покажу, — крикнул Ромка.

Но девочка, не слушая его, развернула бумагу и обнаружила под ней чистый холст на подрамнике. Удивлению ее не было предела.

— Ты что это, картину вздумал писать?

— Ага, — с набитым ртом ответил брат.

— Но ты же не любишь живопись и собираешься быть детективом! — поразилась Лешка, но Ромка был невозмутим.

— Ну и что? Одно другому не мешает. У всех великих сыщиков были хобби. Сама знаешь, что Шерлок Холмс на скрипке играл. И Эйнштейн тоже. Он хоть и не сыщиком был, а всего-навсего физиком, но голова у него работала ничуть не хуже, чем у знаменитых детективов. А Ниро Вульф вообще хризантемы разводил. Да что тебе рассказывать, ты и сама про них все читала.

Однако Лешка никак не могла взять в толк, что на сей раз затеял ее неугомонный брат.

— Но раньше-то ты собирался стать писателем!

— То совсем другое дело. Писательство — это не хобби, а профессия. Оно отнимает слишком много времени, ему надо посвящать себя целиком. А картину нарисовать — раз плюнуть. Что я, квадрат не нарисую? Или вот этот, как его, супрематизм?

Отложив свой «чизбургер», Ромка достал из сумки лист бумаги со скопированной картиной из журнала, который показала им вчера Дарья Кирилловна, и хмыкнул:

— Всего и делов-то, подумаешь там, несколько линий и прямоугольников нарисовать и разукрасить. Я и краски купил акриловые, их можно водой разводить, чтобы долго не возиться. А холст уже загрунтован, ничего с ним делать не надо. И размерчик я взял тот, что надо, международный, плакатный, девяносто на шестьдесят, то есть мою работу можно будет сразу на каком-нибудь крутом аукционе выставлять.

— Какой же ты наивняк! Думаешь, это так просто? Почему тогда другие этого не делают? Квадраты и линии не рисуют?

— Сама такая, — парировал Ромка и сморщил нос. — Может, никто не догадывается? Ну и, конечно, способности надо иметь, не без них же. И выдумку. Я же не точно так, как Матисс или Малевич, нарисую, а совсем по-другому. Если у вашего Матисса, скажем, красные рыбы в воде плавают, то у меня, может, желтые попугаи по комнате летать будут. Я ведь запросто могу своего Попку с натуры зарисовать. Но лучше, конечно, абстрактную вещь написать. Это уж совсем нечего делать.

С этими словами он установил подрамник на стол, прислонил его к стене и взял в руки линейку и карандаш.

Лешка не стала с ним спорить. Пусть себе рисует, если ему так хочется, вреда не будет. Услышав знакомую мелодию, она прошла на кухню и сделала погромче радио. Но ее любимая песня тут же сменилась последними известиями. Лешка не стала выключать приемник, решив вновь дождаться музыки. И вдруг прислушалась к словам ведущего новостей, а затем повернула ручку на полную громкость и закричала ко весь голос:

— Рома, ты только послушай! В галерее пожар. В той самой! Там, куда наша Катька поехала!

Ромка, бросив свое занятие, прибежал на кухню, потом взглянул на часы.

— Может быть, она уже оттуда ушла?

— А если нет? Мы же не знаем, когда он начался. Что делать, а? Мы же за нее отвечаем! А мама с папой уже скоро придут, и Александра Юрьевна тоже. Что мы им скажем? — Лешка, вне себя от волнения, заметалась по комнате.

Ромка швырнул Дику недоеденный «чизбургер».

— Чего зря рассуждать? Бежим скорее! Лешка судорожно схватила сумку, поискала ключи. Мигом одевшись, брат с сестрой вылетели из дома.

— И чего ее туда понесло? — всю дорогу вопрошал Ромка, но Лешка ему не отвечала и лишь мысленно подгоняла поезд метро.

Они подскочили к галерее в тот самый миг, когда пожар был почти потушен. Ни дыма, ни огня уже не было, только чувствовался сильный запах гари. Возле дома стояли две пожарные машины, но они уже собирались уезжать. Хозяин галереи стоял на улице и взволнованно обсуждал что-то с пожарником.

— А где Катька? — дернула его за рукав Лешка. — Вы не видели нашу Катьку?

Павел Петрович с недоумением перевел на девочку усталые воспаленные глаза, и в них вспыхнул проблеск узнавания.

— А, вы у меня, кажется, вчера с Ариной были? Лешка закивала.

— Да, да. Так где Катька, вы не знаете? Он качнул головой.

— Нет. Откуда мне знать, где ваша Катька? Тут, видишь, какая история приключилась. Отошел на минутку, чего никогда не делаю, вернулся — все полыхает. Не знаешь, откуда беды ждать.

— И большой убыток? — сочувственно спросил стоявший рядом с ними любопытствующий старичок.

— А вы как думали? — тяжело вздохнул Богачев и скрылся в черном зеве погибшей галереи.

— Спасибо его охраннику, и пожарников вызвал, и сам, прежде чем они приехали, огнетушитель схватить догадался, поэтому пламя на другие помещения не успело распространиться. Но в зале вряд ли что уцелело, — проинформировала ребят женщина в халате и тапочках, живущая, по всей видимости, в этом же доме.

Лешка последовала за Павлом Петровичем, заглянула в зал, вернулась назад. Плечи ее тряслись, а голос срывался.

— Там никого нет. Так где же Катька-то? Ромка старался сохранять спокойствие.

— А что, если она уже дома, и мы только напрасно сюда прискакали? Подожди, я сейчас.

Он подбежал к телефону-автомату на углу, сунул в него карту и набрал их с Лешкой домашний номер, но на его звонок никто не откликнулся, ни Катька, ни родители. Значит, их предки до сих пор водят по Москве Катькину маму и ведать не ведают ни о каких пожарах.

Теперь и Ромка всерьез испугался за девчонку. Прибежав назад, он влетел в пахнущее дымом, с почерневшими от огня стенами и потолком помещение галереи, заметался и в отчаянии закричал:

— Катька! Ты где? Ну пожалуйста, отзовись, я очень тебя прошу!

— Здесь я, — в самом углу зала за неприметной, покрытой копотью дверью вдруг раздался слабый знакомый голос.

В мгновение ока Ромка оказался у маленькой двери.

— Катька, ты здесь? Ты не сгорела? Открывай же скорей!

Дверь медленно открылась, и из-за нее вышла, вернее сказать, выползла мокрая, грязная до неузнаваемости Катька. Мало того, что тушь с ее ресниц была размазана по всему лицу, оно у нее стало еще и разноцветным, как и руки, и шея, и одежда. Ну прямо ожившая картина Казимира Малевича. Катька щурилась и моргала глазами.