Книга Одноклеточный - Олег Никитин

Знаем мы эти вживленные в руки устройства. Сперва они работают, а потом вдруг накрываются после крепкого рукопожатия. Пальцы так и летят под «лазерными оптическими» ножами, знай только иены на «фактор роста» выкидывай. Да ещё назвали эту ручку випеном, будто ты её вживил — и уже вип-персона этакая. Я кивнул сидору, и он переключил голик на другой канал, где обычно проповедники выступают от разных сект. Мне мать посоветовала хорошую секту выбрать, но что-то никак не попадается.

— …Новые колдуны под личиной докторов тянут из вас денежки, обещая избавить от абстинентного синдрома? Не верьте! — увлёченно вещал голый, в одной лишь цветной татуировке человек. Он сидел на столе в студии, с прижатыми к пупку ладонями, и вращался передо мной. — Это жрецы культа забвения, они сами же изобретают и продают всё новые препараты, чтобы поймать вас в свою сеть! Нередко врачи также зависят от химии. Они дают вам советы, которые вы не сможете воплотить в реальность. А в это время другие люди корежат наши гены и суют нам в мозги компьютеры, вырезают яичники и вставляют электрические шунты в самое сердце! Они говорят — вечное движение! Мы заменим вам почки, сердце, лёгкие, мозги, гениталии — только сдайте нам стволовые клетки. Религия натужного бессмертия — что может быть чудовищнее? Геронтофилия в самом поганом виде!

Какая-то невнятная у этого проповедника была программа. Наверно, он задумал сперва обличить всех конкурентов, а потом позвать к себе в секту. Я вернулся обратно на образовательный канал, но там все ещё продолжалась реклама. Тогда я снова понюхал фантик от конфеты, чем-то он меня притягивал и даже волновал. И я догадался, что Аоки эротическими духами пользуется, вот эта бумажка меня и влечет. Почему-то захотелось её на стену пришпилить, но я удержался, оставил на столе, только разгладил ногтем.

Папаша, когда мы ещё в своём доме жили, часто такие сладости покупал, но настоящие перуанские никогда. «Чем дороже дурь, тем она хуже», — такая у него была присказка. Да и сейчас осталась. После его конфет у меня всегда отходняк бывал, а вот после этой я себя отлично чувствую. Молодой слишком был, что ли? Но поужинать всё равно не мешает. Сидор уже знает, что мне надо, без всякой команды погрел синтетического мяса и налил витаминного раствора.

Тут по голику стали про какой-то умный шар под названием «апри» говорить — и голоса он отлично узнаёт, и говорит культурно. А ездит на трёх колёсах. Залил его метанолом, и месяц горя не знаешь.

— Не трусь, сидор, ты мой лучший друг, — сказал я. А то он что-то занервничал, ручонками затряс.

В общем, про генетику ничего не передавали, а другие темы мне без интереса. Ещё, правда, я анимэ люблю, в них действие очень медленное и всё понятно. И нарисовано здорово, герои так плавно двигаются, звуки чёткие. Видишь зеленоволосого человека — сразу ясно, что он рэйдзи. По волосам, короче, легко людей различать, злые они или добрые. Жалко, что в жизни так не бывает.

2. Воскресенье

Будильник у меня запиликал в восемь часов, как обычно. Вообще-то он к сети через сидора подключён, и продавец на барахолке мне говорил, что он сам должен узнавать, как там дорога — загружена или нет, и погода какая. Скажем, если гололёд и пробки, он рано будит, и наоборот. Я сразу, конечно, завёл в будильник свой и зоопарковский адреса. Да, он ещё начальство умеет извещать, если я вдруг опаздываю, потому что через сеть за чипом на моём байке следит. Но это красивая теория. На самом деле мне пришлось эти навороты отключить, потому что часы стали каждый день мне на работу названивать, что я опаздываю, просили извинить меня. А я всегда вовремя приезжаю, потому что для байка никаких пробок нет. Какой-то там цифровой прокол, короче. Вот я и встаю по обычному звонку, в одно и то же время.

На байке здорово ездить, не то что на машине. Ни о каких пробках даже думать не надо — сел и поехал, через любую аварию легко проедешь. Один у байка крошечный минус. Камеры на перекрестках мотоцикл плохо видят. Поэтому ночью, когда один на дороге, надо прямо перед ней вставать. И тогда зелёный загорится. Но по ночам я не раскатываю, так что проблемы и нет.

Голик мне, как всегда по утрам, нужную рекламу стал крутить. Мол, их новейшее устройство будит запахом — хочешь кофе, а хочешь лесных ягод. Не знаю, как насчёт ягод, а кофейный дух из приставки меня разочаровал. В нашей кафешке совсем не такой. А может, у меня приставка к голику слишком примитивная, не умеет толком запахи синтезировать. Или я её сто лет не заправлял?

И тут мне кто-то позвонил. Я удивился и переключил сигнал на телефонную линию. И удивился ещё больше, потому что это оказалась Аоки. Я как раз гладильщика из шкафа достал, он у меня на верхней полке пылился — дай, думаю, рубаху поглажу. А то нынче к Урсуле в лабораторию идти, а рубаха мятая. Я же её вчера сидору постирать наказал, а гладить он без особой насадки не умеет.

— Эй, ты дома, Егор? — Её лицо из голика выплыло, будто у дикторши. — Яххо!

Я камеру включил, и тогда она меня в одних трусах увидала, как я сидору лапу с утюгом привинчиваю. Просто кошмар. Лучше бы я вовремя вспомнил, что похож на горную обезьяну, тогда бы не пришлось на её ошалевшее лицо глядеть. Да ещё все мои глупые нумерованные стакеры с мордами разных учёных и музыкантов на стене прямо перед ней висели. Мне стало из-за них неловко, потому что они очень старые и какие-то блёклые. Одна только у меня есть настоящая картинка. Это сансуйга, которую я на Полосе купил, там всякие живописные развалины чёрным цветом нарисованы. Но издалека её не разглядишь.

— Сутэки! — воскликнула Аоки.

— Привет… — Я не понял, что она конкретно сказала. Или «круто», или «отлично» — два значения у этого слова. Наверное, все же «круто», ведь ничего «отличного» в том, что грудь и ноги у меня слишком волосатые, нет.

— Я тут с Сэйдзи поговорила, можешь с рублями не спешить. — Она всё-таки оторвала от меня взгляд и посмотрела вокруг, увидела и стены со старыми голограммами, и резиновую мебель. У неё-то программа связи дорогая стояла — сразу за головой Аоки словно бы туман клубился. И камера у меня дешёвая, с простым параболическим зеркалом. В общем, она чуть не всю мою комнатушку видела, а что у неё за спиной делается, от меня было скрыто. — Верно я сделала? Ты это… как вообще, Егор?

— Да ничего. Дайдзёбу, Аоки-сан. А Сэйдзи — это кто?

— А, так ты же его как Тони видал. «Тони» — это у него ник такой, как у героя какой-то старой манга. А так его Сэйдзи Микемото зовут. Он ещё любит, чтобы его одзи называли, а сам при этом злится — думает, что мы издеваемся.

— А что такое одзи? — Я пожалел, что не успел нацепить на голову толмача, теперь придётся твердить про себя новое слово. И ещё у меня «Микемото» в мозгах застряло и вертелось там, как трусы в стиралке. Видел я эту фамилию где-то, что ли, или слышал?

— Сынок богатого папаши, проще говоря… Живот не болит?

— А? — Я постучал по синяку и прислушался к внутренностям, но там было спокойно. — Целый, чего с ним будет?

— Это точно… Фантик-то вчера не выкинул, что ли? — Она усмехнулась и показала глазами на бумажку, которую я вчера на столе оставил. А она на светло-сером заметная такая. — «Хорнет»-то ездит?