Книга Дитя мрака - Берге Хелльстрем

Две минуты сорок секунд, «Сломай и брось» Сив Мальмквист.

Я не успел.

Сегодня утром Анни будет спать, под наркозом, поэтому важно дотанцевать до конца.

Я не успел затормозить.

Он снова включил песню. Тот же текст, тот же припев. А потом отпустил ее, когда музыка умолкла, он опять вспотел — и спина, и затылок.

Они лежали и сидели, как раньше.

Свен стоял возле мальчика, который все время кашлял. Один из полицейских в форме вел пятилетнюю девочку к туалету. Гренс оставил дверь кабинета открытой, вышел в коридор. Смотрел на них, на каждого по очереди, и они видели его, наверняка видели, хоть и пытались уклониться от его взгляда, будто им вообще нет до него дела. Он слишком мало знал о детях, собственно, никогда с ними не сталкивался, разве что иной раз допрашивал несовершеннолетних, расследуя преступление. Но ему было ясно: эти дети в беде.

Он остановился у кофейного автомата. Первый стаканчик черного кофе выпил залпом. Второй опорожнил до половины, а остатки выплеснул в мусорную корзину. Жуткая дрянь. Но он к ней привык, не мог без нее, едкое дешевое пойло приятно разливалось в груди, особенно после ночей, проведенных на диванчике в кабинете.

— Доброе утро.

Он не видел ее. Но обрадовался, услышав за спиной этот голос.

— Доброе утро. Ты рано.

— Эверт?

— Да?

— Что это?

Марианна Херманссон взглянула в конец коридора, положила руку на плечо комиссару. Он, по обыкновению, дернулся, поскольку никогда не знал, как вести себя в таких случаях.

— Приехали нынче утром.

Гренс вкратце объяснил ей ситуацию, она всегда понимала с полуслова. Она умница, эта Херманссон. Он научился ценить ее, а ведь два года назад резко возражал против ее временного назначения. Но случай с заложниками в одной из крупнейших стокгольмских больниц заставил его пересмотреть свое мнение.

— Почему ты выбрал меня?

— Это так важно?

— Я знаю твое отношение к женщинам-полицейским.

Она была молода, только что закончила учебу, но отличалась осторожностью и аналитическим складом ума и в том расследовании, которое волей случая началось в операционной отделения скорой помощи, пришла к выводам, какие следовало бы сделать ему самому.

— Городская полиция каждый год пополняется почти на шестьдесят человек. Что ты хочешь услышать? Что ты такая замечательная?

— Я хочу знать почему.

А спустя полгода он, наплевав на длинную очередь ожидающих, взял ее в отдел на должность инспектора.

— Потому что ты и вправду замечательная.

— А женщины-полицейские?

— Никуда не годятся. И твоя компетентность ничего не меняет.

Разговор происходил в этом же коридоре, в дверях его кабинета, и, казалось, время от времени оживал и стоял между ними.

Он так и не понял, хорошо это или плохо.

Херманссон показала на кофейный автомат, он посторонился, и она несколько раз нажала одну из верхних кнопок. Смесь порошкового молока и чего-то еще — любимый напиток молодых полицейских. Он с отвращением смотрел на ее пластиковую чашку, ему хватало бессонных ночей и тридцати трех текущих дел на столе, и без этого синтетического дерьма он уж как-нибудь обойдется.

— Думаю, надо попробовать поговорить с ними.

— Как раз этого они и не делают. Не говорят.

Но Херманссон уже направилась к детям. Шла медленно, стараясь не расплескать чашку, а другой рукой легонько делая знаки группе ребятишек. Вот она остановилась перед одной из старших девочек, снова сделала знак рукой, но ответа не получила. Немногим раньше Гренс видел, как эта девочка с младенцем на руках присматривала за остальными, и решил, что она тут неформальный лидер или, по крайней мере, пользуется их доверием, вот почему он уже два раза за это утро пытался поговорить с ней.

Оба раза она отворачивалась, будто пренебрегала им. От Херманссон она хотя бы не уходила.

Он нажал на кнопку, решил выпить еще кофе.

Глянул в окно: чертова зима, год от года она все более отвратительна ему, мокрая, скользкая, бесконечно долгая.

Херманссон по-прежнему стояла возле девочки, которой делала знаки. Гренс ждал подле автомата, пока тот, фыркая, собирался с силами, потом выпил кофе и пошел к ним — короткая прогулка среди молчащих детей. Свен заметил его и вышел из кабинета, чтобы составить ему компанию. Гренс обернулся к коллеге и весело сообщил:

— Я заказал еду. Через полчаса привезут, им сперва надо прогреть печи. Сорок три «Каприччиозо».

— Прости?

— Хочешь одну?

— Эверт, ты о пицце?

Они были уже в двух шагах от Херманссон и девочки, когда Гренс остановился и раздраженно бросил:

— Они ведь голодные, так? Я думал, ты заметил.

— Эверт…

— Свен, мне начхать на твои продовольственные счета. Им нужна еда. И они ее получат.

Его раздраженный голос эхом отдавался в коридоре, и кое-кто из детей поблизости забеспокоился. Девочка, которая стояла перед Херманссон, отпрянула назад, испуганные глаза пытались истолковать жесты пожилого мужчины.

— Они ничего не ели со вчерашнего дня.

Когда девочка отпрянула, Херманссон протянула руку и осторожно погладила ее по щеке. Потом оглянулась, посмотрела сначала на Эверта, затем на Свена.

— Последний раз — вчера после полудня. То есть семнадцать-восемнадцать часов назад.

Эверт Гренс фыркнул:

— Откуда, черт возьми, ты это знаешь?

— Она сказала.

— Ты что, смеешься?

Херманссон кивнула на детей, стоявших поблизости:

— Эверт, и он, и она… — Она понизила голос, словно боялась, что те, о ком она говорит, услышат. — Дети улицы. Я уверена. Из Бухареста.

* * *

Она лежала лицом к огню. Было горячо, чуть не обжигало кожу, ей так нравилось.

Но огонь быстро умирал, вновь едва теплился.

Она спала около часа. Настолько их и хватало, дощечек, что Лео отрывал от грузовых поддонов, которые стащил на одном из продуктовых складов неподалеку. Это она усвоила — ровно час, если широко открыть дверь и уложить их по пять штук, на расстоянии нескольких сантиметров.

Здесь не было ни других часов, ни времен года, ни дней, ни ночей.

Она оглянулась, посмотрела на него. Он спал. Лицо, недавно такое суровое, смягчилось, щеки почти без складок, когда он дышал, веки на некоторое время перестали дергаться.

Ей нельзя тут оставаться.

Лео стоял тогда посреди комнаты. И был напуган. Хотел, чтобы она поняла.