Книга Утрата - Карин Альвтеген

Кивнув, Сибилла снова опустила голову. На изображении крепости Варберг появилось два пузыря в тот самый момент, когда глаза заволокло слезами.

Учительница подошла ближе и положила руку ей на плечо.

— Если хочешь, можешь не выходить в коридор.

~~~

Проснувшись, она чувствовала себя отвратительно. Кажется, ей снилось что-то дурное. Горло распухло, глотать было больно.

Камин погас, и она решила сходить за керосином. Спала она в куртке. Нашарила поблизости ботинки. Они оказались ледяными, и ноги мгновенно пронизал холод.

Приподняв край занавески, выглянула на улицу. В домиках по-прежнему никого не видно. Взяла яблоко и открыла дверь. Дождь прекратился, но небо было таким серым, что непонятно, как сквозь него вообще просачивался хоть какой-то свет. Она вышла на крыльцо и закрыла за собой дверь.

Садик был отлично подготовлен к зиме. В полном и безупречном соответствии со всеми рекомендациями для садоводов. Увядшие цветы срезаны и аккуратно сложены у забора в компостную кучу. Некоторые участки клумбы заботливо прикрыты лапником — наверное, здесь зимуют самые нежные зеленые питомцы четы Юханссон.

— Вы кого-то ищете?

Она вздрогнула и повернулась. Держа в руках охапку старых веток, он стоял с другой стороны забора, из окна она бы его не заметила.

— Здравствуйте. Как вы меня напугали!

Он смотрел с подозрением. Она его не осуждала, зная из опыта, что в местный лесопарк периодически наведываются наркоманы.

— Курт и Биргит просто попросили меня проведать дачу. Они уехали на Канары.

Она подошла и протянула руку поверх забора. С Канарами, наверное, перебор? Впрочем, раскаиваться поздно.

— Меня зовут Моника. Я племянница Биргит.

Он пожал руку и представился.

— Уно Ельм. Вы уж простите, но мы сторожим друг друга. А то тут шляется так много странных типов!

— Да я знаю. Поэтому они и попросили меня присмотреть.

Он кивнул. Да, для зерен ее лжи нашлась благодатная почва.

— Так они уехали на Канары? Вот дают! А на прошлой неделе даже словом об этом не обмолвились!

Верю. Охотно верю.

— Это произошло неожиданно. Подвернулась очень дешевая поездка.

Он посмотрел в небо.

— Погода там, верно, получше, чем здесь. Да, было бы неплохо уехать отсюда на какое-то время.

Ваша правда. Очень неплохо.

Он погрузился в мечты о путешествиях, а она воспользовалась этим, чтобы свернуть беседу.

— Я отлучусь ненадолго, но позже вернусь.

— Вот как, но я, может, к тому времени уже уеду. Мне тут недолго осталось. Я, собственно, просто хотел убедиться, что здесь все в порядке.

Кивнув, она направилась к калитке.

Оставалось надеяться, что, пока она прогуляется до заправки, здесь не появятся Курт и Биргит.

Иначе господин Ельм совсем растеряется.

Она шла очень быстро. На этикетке спального мешка сообщалось, что он выдерживает пянадцатиградусный мороз, но эти перья все равно ее не согрели. Она жалела, что у нее нет с собой парацетамола. Может, попросить пару таблеток в местном Обществе милосердия?

До заправки оставалось совсем немного, когда сверху снова закапало.

Нет ничего хуже, чем сушить мокрую одежду, и последние метры она пробежала. Вот был бы у нее зонтик! Да, при такой погоде с Обществом милосердия придется подождать.

Возле двери магазинчика на заправке висели первые полосы сегодняшних газет, и, заходя внутрь, она бросила на них быстрый взгляд. Один листок был ярко-желтым. Шесть слов в два ряда.

Она остановилась.

Жертва убийства

Полиция разыскивает таинственную женщину

Под заголовком помещалась фотография, не оставлявшая ни тени сомнения в том, кто на ней изображен.

Это был Йорген Грундберг.

~~~

Ты уверена, что это нужно обсуждать именно сейчас? — поинтересовалась Беатрис Форсенстрём. — Лучше надевай платье!

Сибилла сидела на кровати в нижнем белье. Она набралась смелости и тщательно выбрала момент. Если мать и могла изменить свое решение, то только сейчас, перед очередным празднованием Рождества. В это время она всегда бывала в хорошем настроении — предвкушала, нарочито суетилась по дому, убеждаясь, что все идеально. Сейчас она действительно могла продемонстрировать свой статус и получить от этого удовольствие. В маленьком Хюлтариде такой шанс выпадал нечасто.

— Ну пожалуйста, можно я тоже пойду продавать снопы, вместе со всеми? Ну хотя бы один день!

Умоляя, она даже склонила голову набок. Может, это подействует на мать и в предвкушении собственного удовольствия она проявит великодушие, разрешит и Сибилле то, чего ей так хочется? В виде исключения.

— Надень черные туфли, — ответила мать и направилась к двери.

Сибилла сглотнула. Нужно попытаться еще раз.

— Ну пожалуйста…

Беатрис Форсенстрём застыла на полушаге и, развернувшись, мрачно посмотрела на дочь.

— Разве ты не слышала, что я сказала? Моей дочери незачем ходить и попрошайничать ради того, чтобы съездить на какую-то там экскурсию. Если ты так хочешь туда ехать, мы с отцом за тебя заплатим. Кроме того, я считаю, что ты могла бы проявить большую благодарность, а не действовать мне на нервы именно тогда, когда мы собираемся к отцу на Рождество.

Сибилла опустила глаза, мать вышла из комнаты.

Это означало, что разговор окончен. Навсегда. Будто его и не было. Спорить с матерью было уже само по себе страшным преступлением, и она знала, что ей придется расплатиться за него сегодня же вечером. Она умудрилась испортить матери настроение — такое никогда не оставалось безнаказанным. И не предвещало ничего хорошего. Впрочем, дело и так обстояло из рук вон плохо.

Ежегодный рождественский обед на заводе «Металл и ковка Форсенстрём» был мероприятием столь же притягательным, как удаление нерва из зуба. Директор Форсенстрём и его супруга демонстрируют благодушие и угощают персонал с семьями роскошным обедом. Разумеется, Сибилла обязана присутствовать. Более того, она, разумеется, должна сидеть за столом для почетных гостей. На возвышении посередине зала в местном общественном центре. За этим столом она единственный ребенок. Для детей и молодежи накрывают отдельно, и никогда расстояние между ними и ней не бывает таким огромным, как на рождественских обедах.

Лежащее на кровати платье издевалось над ней. Мать купила его в каком-то дорогом стокгольмском бутике, так что Сибилла даже не мечтала о том, чтобы надеть что-нибудь другое. А то, что ей двенадцать и что на всех остальных девочках будут джинсы и пуловеры, — все это не имело ровным счетом никакого значения. Она же должна сидеть в зале на возвышении рядом со своими родителями и свысока взирать на народ.