Книга Окрась все в черный - Надежда и Николай Зорины

Да, это была женщина. Пожилая. Та самая. Я ее еще плохо рассмотрел, но все равно понял, что надеяться не на что — это она. Пожилая и полная. В руке у нее был букет ромашек. Она вошла робко и снова постучала, хотя уже была в квартире и увидела нас.

— Здравствуйте. — Женщина застенчиво улыбнулась. — Я — Нина Витальевна Шмелева.

Мы ей ничего не ответили, женщина окончательно смутилась.

— А… где Инга?

— Там! — брякнул Станислав и указал на дверь комнаты. — Только она плохо себя чувствует, — нашелся он все-таки. — День рождения, кажется, отменяется.

— Отменяется? — расстроилась женщина. — Но я могу взглянуть на малыша?

Станислав посмотрел на меня, я пожал плечами.

— Боюсь, что это невозможно.

— Почему? — Казалось, что женщина вот-вот заплачет. — Мне бы все-таки хотелось поговорить с хозяйкой. Инга обещала… — жалобно пробормотала она, и вдруг настроение у нее резко изменилось, она враждебно посмотрела на нас, как на препятствие своей неведомой удаче, и, решительно нас оттолкнув, прошла в комнату. Мы ничего не успели предпринять, потому что все произошло неожиданно. — Нет, пусть она мне сама скажет. Или откажет, если на то пошло, — проговорила она уже в комнате — вероятно, для Инги, — на секунду замолчала и разразилась жутким криком.

Станислав бросился к ней, я остался в коридоре поджидать оставшихся гостей.

Следующим был мужчина. Анатолий Бекетов, таково было его «мирское» имя. Фотограф. В этом качестве его и пригласили на день рождения ребенка. Я не стал дожидаться прохождения всех этапов, открыл сразу, после первого звонка. Морочить неправдоподобными отговорками о болезни хозяйки, когда из комнаты неслись такие недвусмысленные крики и причитания, тоже не посчитал нужным. Потому сразу ввел в курс дела: хозяйка мертва, ребенок исчез, милицию мы еще не вызвали. И пока рассказывал, не отрываясь, следил за его лицом — оно постепенно менялось: от важного, полного собственного достоинства «господина» под конец истории не осталось и следа, лицо превратилось в то самое, только пока живое. Я ясно слышал его плач, постыдный для такого взрослого мужчины, слышал, как он хрипло дышит простуженным носом. Женщина в комнате продолжала причитать — как странно! — что-то о своем невезении. Сквозь всхлипы я отчетливо слышал ее кашель. У меня кружилась голова, но я не мог испугаться. Мои мертвецы восстали с моей картины, но я не мог испугаться. Или это не я не мог, а художник?

Фотограф между тем схватился за ручку двери, предпринимая попытку к бегству, но ему помешали — явился последний гость. Вернее, гостья.

Она была уже, как бы заранее, испугана и расстроена — шла сюда в ожидании беды. Светловолосая девушка лет двадцати пяти. А по голосу — совсем ребенок. Мать не переживет ее смерть, и думать нечего.

— Где Инга? — закричала она с порога, другим, взрослым, голосом, но мне чудился тот. — Кто вы такие? Что происходит?

Прислушалась к причитаниям, все поняла, уронила букет и бросилась в комнату.

Я закрыл дверь на замок, спрятал в карман ключ, повернулся к фотографу:

— Теперь все в сборе. Пойдемте.

* * *

Комната была залита солнцем и наполнена звуками. Я не ослеп, не оглох, я мог двигаться. И мои восставшие герои с проклятой картины «Шесть мертвецов» оживленно передвигались по комнате.

Кроме Инги. Передвигались, рыдали, причитали, возмущенно кричали, что-то пытались мне доказать, чего-то от меня требовали. Последняя гостья оказалась сестрой умершей моей соседки, она переживала настоящее горе. Остальные видели друг друга впервые — и Ингу тоже никто из них не знал. Нас всех пригласили на день рождения к ребенку. Ребенок исчез.

Ребенок исчез, а мои мертвецы появились. Я должен был испугаться, я обязан был потрястись. Что может быть для художника страшнее ожившей картины, перешедшего в реальность сюжета? Это высшая точка безумия. Но я не был безумен, и я совсем не мог испугаться. И это, пожалуй, было страшнее всего, потому что и объяснения происходящему я не имел. Почему они все здесь собрались? Зачем Инга нас всех пригласила? Куда делся ребенок? От чего она умерла?

Эта комната, залитая ярчайшим солнцем, была такой же невозможной, нереальной, такой же абсурдно пугающей, как тот темный, глубокий колодец, в котором я очнулся однажды. Но я не мог испугаться. Как и тогда. Не мог испугаться, не мог прочувствовать нормальный человеческий страх, но и не мог понять, что происходит, и потому выискивал спасительную лазейку для своего сознания. Как и тогда. Галлюцинация. Все эти люди — просто плод моего больного сознания. Я сошел с ума, мне нужна помощь. Медсестра…

Эта полная женщина в возрасте и есть медсестра. Но мне она не поможет. Правда, она — детская медсестра. Пришла устраиваться няней к ребенку, ей никак не удается найти место. Какая реальная, какая настоящая жизненная история. Она сама ее рассказала — вероятно, затем, чтобы убедить меня в своей реальности. Да я и так убежден.

И этот фотограф вполне реален, и Станислав, и Ингина сестра.

Шестым мертвецом на картине был я. Я — тоже вполне реален, уж в этом-то мне усомниться трудно.

— Так что же нам делать? — Станислав склонился надо мной, слегка похлопал по щеке, видимо полагая, что я где-то не с ними, по ту сторону сознания.

— Не знаю.

— А кто должен знать?! — возмутился он, и был прав, сто раз прав: именно я ответствен за все, что здесь происходит.

И тут опять раздался звонок в дверь. Неожиданный звонок. Неправильный звонок. Больше никто не должен был появиться в этой квартире. Мы составляли единый организм, дополняли друг друга. И даже мертвая хозяйка Инга, пока единственная мертвая среди нас, живых мертвецов, не диссонировала. Кто же еще пришел? Нас здесь шестеро, и никакого седьмого быть не может. Все в сборе. Непонятно, правда, кто нас собрал.

Снова звонок. Все замерли и посмотрели на ме ня. Почему на меня? Почему именно я должен идти открывать? Ну да. Ключ. Ключ у меня в кармане.

Я медленно встал, медленно-медленно достал ключ.

— Может, не открывать? — Фотограф вцепился мне в плечо, стало больно и почему-то противно. — Зачем открывать? Если сидеть тихо, подумают, что никого нет, и уйдут. И мы уйдем. Знаете, лично я здесь ни при чем. Я просто фотограф! Мне не нужны неприятности. И, — он оглянулся, обвел взглядом всю компанию, — и никому не нужны.

— Да-да, — подхватила женщина-медсестра, несостоявшаяся няня, — разве мы виноваты в том, что случилось?

— Я вообще оказался здесь по ошибке, — жалобно хохотнул Станислав. — Со мной произошла такая смешная история! Если кому рассказать…

— Хватит! — прервал я их, отцепил руку фотографа от своего плеча и пошел к двери.

Шестеро. Нас должно быть только шестеро. И значит, этот, седьмой, — лишний. Кто он?

Я медленно вставил ключ в замок, аккуратно повернул, чтобы не щелкнуть. К чему такая осторожность, не знаю, но я старался действовать очень тихо. Даже заставлял себя дышать неслышно. Так же медленно и осторожно стал открывать дверь.