Книга Никто не умрет - Наиль Измайлов

— Бей.

В этот раз дед дернулся как ракета со старта, прямо в кулак. Череп я ему не проткнул, Дилька с ног не слетела, только ойкнула, зато руку мне здорово обо жгло, хотя я перехватил спицу, едва на нее сквозь седой дедов ершик выплеснулся синеватый гной, жгучий и морозящий, как ток. Я не заорал и не выругался. Нельзя Дильку пугать. И нельзя ругаться на охоте.

К приезду врачей рука уже отошла, даже бледный след в виде слегка перечеркнутой дуги, словно от края банки с перемычкой, исчез. А бардак не исчез.

— Господи, что у вас такое? — сказала, застыв на пороге, врач, полноватая красивая тетка с черными-пречерными глазами. — Ну и запашок. Был на квартиру налет?

Я помотал головой, хоть мог продолжить это стихотворение, мы его в садике учили. Нет, не мог — ни настроения не было, ни сил. Я имею в виду, помнил я этот стих.

Врач сказала, продолжая озираться в дверях:

— Мальчик, а на прошлой неделе не ты?.. Так. Вы сами здоровы-то? Чего несвежие такие?

Я украдкой посмотрел на Дильку, которая неласково таращилась на врача сквозь очки, и пожал плечами. По-моему, мы выглядели сильно лучше, чем вчера или пару дней назад.

Голуби за окном исчезли, а кот сидел у Дильки на руках. Он прощелкал все сражения в прихожей и выполз из Дилькиной комнаты, когда я уже оттаскивал деда в спальню. Выполз в основном для того, чтобы соваться мне под ноги и отскакивать с очень недовольным видом. У него и сейчас вид был недовольный и высокомерный. На врача кот не смотрел. Зевал, глядя Дильке за плечо, где не было ничего, кроме стенки с обоями.

Врач качнулась вперед, но шага не сделала, а осведомилась:

— Родители дома?

Я кивнул и показал рукой в сторону зала с диваном. Врач посмотрела на меня с интересом:

— А ты вообще говорить умеешь?

Я кивнул. Стоявшая рядом Дилька хихикнула и пробормотала: «Уже да». Смешно ей.

— Ну что там, Эльвира Рифатовна? — спросили из-за спины врача. Она сказала, не поворачиваясь:

— Да тут Махно прошел, двух деток живыми оставил. Дим, а ты давеча про смешной ложный вызов рассказывал, на той неделе с Харченко выезжал, там еще милиция, мальчик тронутый и так далее. Это не здесь было? Дима, длинный худой парень в такой же, как у врача, голубой форме под расстегнутой курткой, заглянул через плечо черноглазой, сказал «Ух ты», поморщился, демонстративно зажал нос и просунулся дальше в прихожую. Огляделся, убрал руку от носа и проговорил:

— Да я бы сказал… Эльвира Рифатовна, тут серьезно.

И быстро прошел в зал, прямо в ботинках. Врач посмотрела ему вслед, тоже заметила папу с мамой, изменилась в лице и последовала за санитаром. Сапоги она снять и не подумала. Мы с Дилькой, кстати, тоже, вспомнил я и устыдился.

Мама с папой выглядели получше, чем полчаса назад. Кожа чуть расправилась и потеплела цветом, косточки и хрящи перестали выпирать, даже волосы больше не напоминали попавшую в гудрон паклю. В общем, родители были похожи на людей, пусть и сильно заболевших. И дышали тихо, но ровно. А все равно черноглазая Эльвира с длинным Димой засуетились вокруг — впрочем, слаженно и деловито. Они почти не разговаривали, редко-редко перебрасываясь непонятными словами, а жужжание и треск застежек, шипение воздуха в резиновых трубках, щелчки сломанных ампул, шлепание по коже перед уколами разносились сами собой, как и запах спирта с чем-то горьким.

Через несколько минут Дима, обеими руками поддерживавший папу на боку, пока Эльвира Рифатовна возилась со шприцем, поднял голову и хмуро спросил:

— Давно они так?

Давно, очень хотел сказать я, вы ж сами видели. Я совершенно не помнил этого Диму, который, видать, приходил к нам вместе с врачом и полицией, когда я вызывал их первый и предпоследний раз. Но он ведь явно приходил, и ушел, и оставил папу с мамой, и меня оставил, а теперь хмуро спрашивает. Но я не стал этого говорить — и глупо, и несправедливо. Ну не ушел бы Дима тогда. И что было бы? Ничего хорошего.

Я откашлялся и сказал то, что придумал заранее:

— Не знаю. Мы с сестрой на каникулах у бабушки были, вот сейчас приехали, а тут…

— Вы одни, что ли, приехали? — спросил Дима, отворачиваясь и нырнув в мягкий чемодан за каким-то пузырьком.

Я сказал:

— Да кто нас одних пустит-то. С Гуля-апой, она нас до подъезда довела и в магазин побежала, скоро вернется.

Дима странно посмотрел на меня, — видимо, переложил я спокойствия в голос. Я торопливо добавил:

— Там дедушка еще, в той комнате. Он тоже…

Дима что-то буркнул, встал и ушел в спальню. И крикнул оттуда:

— Эльвира Рифатовна, тут еще один, НЛО, по ходу.

Врач осторожно прикрыла маму покрывалом, села, посмотрела на нас с Дилькой, прищурившись, хотела что-то сказать, но молча подхватила чемодан и ушла в спальню.

Мы с Дилькой переглянулись и пошли следом. Дима нас оттуда прогнал. Не поленился встать, увести к Дильке в комнату и усадить там рядышком на кровать. Ждите, сказал — и ушел, вынимая из кармана телефон.

Мы ждать не стали, а потихоньку ушли к маме с папой, которые теперь были ненатурально румяными, как в бане, — на худых скулах такой румянец казался почти пугающим. А я радовался. И румянцу, и тому, что врачи не заметили ни у кого ни ранки в пятке, ни дырки на голове. Придумали бы нападение какое-нибудь с топором, полицию вызвали бы — а какой толк бывает в этом деле от полиции, я уже насмотрелся. Да и сами полезли бы в дырку всяким инструментом и повредили бы что-нибудь. Это ж не дырка, а, я не знаю, канал для души, что ли. Туда руками нельзя. Тем более инструментами.

Не заметили они пока ничего подозрительного. Правильно мама врачей ругает, что они и по отрубленной руке строго ОРВИ диагностируют. И все равно надо было придумать какое-то объяснение про дырки.

Придумать я не успел — в коридоре загрохотало, и в квартиру ввалились еще двое дядек с парой здоровенных носилок на колесах. Навстречу им вышел Дима, они очень ловко загрузили сперва папу, потом маму и повезли к двери.

— Стоп, — сказала Эльвира Рифатовна, выйдя из спальни, подошла к носилкам с мамой и быстро обтрогала ее голову пальцами.

— Это не травма, — выпалил я, лихорадочно соображая, что же говорить дальше, — вернее, травма, но старая, они в детстве упали, оба, так получилось, а теперь типа обострения было, поэтому дырка…

Врач застыла, прожигая меня черным блеском, моргнула и недовольно спросила:

— Какая дырка, что ты выдумываешь, мальчик?

— Ну эта, на голове, — объяснил я, почти показав на себе, но вовремя опустил руку. Нельзя на себе показывать.

Врач прошлась руками по маминым волосам, теперь уже другим каким-то движением, и уточнила:

— У обоих, ты говоришь?

Перешла к отцу, скользнула пальцами и по его бывшей прическе. Убрала руки и посмотрела на меня снисходительно. Я это заметил краем глаза — потому что пялился папе в макушку. На которой, если я правильно рассмотрел, и впрямь ничего необычного больше не было. Темные волосы и под ними бледная кожа.