Книга Клиника одиночества - Мария Воронова

– Да, мой маленький друг, знаю! Все курят, ты один у нас работаешь! Прямо не мужчина, а Золушка в штанах. У меня, между прочим, тоже были планы, но наша приглашенная звезда все похерила! Какую-то он там навертел совсем нездоровую фигню.

Что ж, Стас покорно выключил компьютер и встал из-за стола. Они зашагали по длинному коридору, на ходу надевая колпаки и маски. Зоя Ивановна продолжала возмущаться:

– Не понимаю наших – своих придурков полно, а они приглашают этого Максимова, хоть прекрасно знают, что он председатель всех дебилов! – Она толкнула тяжелую стеклянную дверь.

В операционной царила атмосфера той унылой безнадежности, когда ясно, что битва уже проиграна, но все равно надо что-то делать. Несколько раз Стасу приходилось давать наркозы в таких ужасных ситуациях. Пациент умирает, но сердце еще бьется, и надо продолжать бороться за его жизнь, хоть у тебя нет ни сил, ни возможностей для этой борьбы... И стократ ужаснее, когда такое положение дел создается по вине доктора.

Среди всей печальной суеты выделялся Максимов, неподвижно стоявший у операционного стола. Даже несмотря на хирургическую маску, оставлявшую открытой одни глаза, надменное презрение ко всем окружающим ясно читалось у него на физиономии.

– Так, что у вас? – Из-за его плеча Зоя заглянула в рану. – Просушите тампоном, я ничего не вижу.

Грабовский остановился в дверях. Сейчас узнает обстановку, перекурит и позвонит Варе, десять минут у него в любом случае есть. Пусть Варя сходит в филармонию с подругой, а лучше пусть плюнет на культурное просвещение и приедет сюда прямо как есть – в концертном платье и сексуальном белье. Так приятно будет обнять ее, когда он выйдет из операционной...

– Ну, ясно все! Шел на Одессу, а вышел к Херсону! Ты же полую вену перевязал, чудо! Теперь протезировать придется. Ладно, я моюсь, девчонки, открывайте мне венозный протез. А ты, Стасик, принимай больного у анестезиолога.

– А зачем анестезиолога менять, Зоя Ивановна? – спросил один из ассистентов.

– Если уж я исправляю чужие косяки, вместо того чтобы праздновать собственный день рождения, я по крайней мере хочу, чтобы никто не стонал у меня над ухом на тему, как я не права.

– Не слишком ли вы много на себя берете? – Поняв, что у больного появляется шанс выжить, Максимов осмелел. – Почему называете меня на ты? И что значит «косяки»? Сложная невринома, я отходил от аорты...

– Лучше бы от больного вовремя отошел, – фыркнула Зоя, бесцеремонно выталкивая Максимова с места оператора.

– Знаете что? Вы гонора-то поубавьте!

– Да иди ты на фиг!

– Что вы себе позволяете? У вас тоже бывают ошибки, между прочим! И еще неизвестно, кто из нас совершил их больше. Наверное, придется доложить вашему руководству, пусть оно растолкует вам, что недопустимо публично говорить «пошел на фиг» людям, равным вам по званию.

Зоя Ивановна отвлеклась от ревизии раны:

– Боря, увянь! Я ведь не первый раз за тобой подтираю. Между прочим, у меня день рождения, друзья устраивают прием в мою честь, а я тут веселюсь с тобой. Не умеешь оперировать – не лезь, а пока лезешь, то посылать я тебя буду куда захочу! У меня еще есть адреса! – неожиданно закончила она строкой из Мандельштама.

Максимов фыркнул и, картинно швырнув перчатки в таз, покинул операционную. Анестезиолог, сдав Стасу больного, последовал за ним.

В принципе Зоя Ивановна была не права. Никто не застрахован от ошибок, все пациенты разные, и вариации их внутренней анатомии, усугубленные заболеванием, поистине безграничны. Ошибка происходит не от незнания анатомии или ручной неумелости, а в силу отклонений от нормы. Никто не гарантирован от фатальных оплошностей, и хирург, твердо убежденный, что уж он-то никогда не ошибется в идентификации сосуда, на самом деле просто самоуверенный идиот. Но доктор должен быть уверен, что сумеет заметить и исправить свою оплошность, иначе не стоит самостоятельно оперировать. Ведь, определяя операбельность, хирург принимает в расчет и собственные возможности.

И Зоя Ивановна ругала Максимова именно за самоуверенность, а вовсе не за то, что он случайно пересек нижнюю полую вену. Сейчас существует много методов диагностики, дающих точную информацию о размерах и расположении опухоли, значит, Максимов заранее знал, что невринома связана с крупными сосудами. Ему следовало сразу попросить Зою об участии в операции.

Стас убавил скорость инфузии. Интересно, сколько времени Максимов пытался сладить с ситуацией самостоятельно? Венозный возврат почти на нуле. Нужно срочно определить время свертывания крови и, если оно нормальное, ввести гепарин.

Зоя не подкачает, поставит протез в самом лучшем виде, за техническую часть можно не волноваться. Значит, жизнь больного сейчас целиком зависит от его анестезиологического мастерства. Нужно поддерживать функции организма в условиях, когда венозная кровь не поступает от нижней половины тела.

Вытащить пациента стало для Стаса не только врачебным долгом, но и делом чести. Если тот, не дай Бог, умрет, Максимов начнет всем подряд рассказывать, что Зоя умеет только оскорблять и материться, а на самом деле оперирует ничуть не лучше его.

Грабовский сочувственно вздохнул. Бедная Зоя Ивановна! Ему-то что, знай измеряй параметры гемодинамики и заказывай анализы, а потом думай, как компенсировать все это безобразие. А начальнице нужно сшить стенку вены, по виду напоминающую шкурку помидора, с грубой пластиковой трубкой, используя нить толщиной с человеческий волос. И сделать это после напряженного рабочего дня, в течение которого она провела две сосудистые операции.

Наказав Алисе последить за больным, Стас выскочил в коридор и позвонил Варе. Та сказала, что все понимает, пусть Стас работает спокойно. С подругой она идти не хочет, на работу тоже не поедет, какой смысл? Родители все равно не разрешат ей ночевать в клинике, и уставшему Стасу, вместо того чтоб перейти улицу и рухнуть на кровать в собственной общаге, придется тащиться ее провожать, а потом обратно. Лучше она останется дома и приготовит его любимые пирожные.

«Все так, – подумал Стас уныло. – Провожать действительно будет влом, особенно, если они не смогут быстренько заняться любовью. Но лучше бы она все равно приехала. А пирожные эти долбаные... Я и не люблю их, это они с мамашей решили, что я их люблю. Назначили меня фанатом корзиночек. Кормят теперь. А скажешь, лучше сосиски мне сварите, обидятся».

Зоя Ивановна быстро вшила протез. После того как пустили кровоток, состояние больного стало улучшаться на глазах. В реанимацию Стас передавал уже стабильного, готового к экстубации[6]пациента.

Вернувшись в отделение, они обнаружили в ординаторской Максимова. Наверное, в нем проснулась совесть и заставила дождаться известий о судьбе пациента, которого он чуть не отправил на тот свет.

– Можешь расслабиться пока, – проворчала ему Зоя.