Книга Яд вожделения - Елена Арсеньева

Пашкой звался тот самый катов подручный.Беспрекословно повинуясь, он крепко зажал в ладонях Фролкину голову. Тотшевельнуться не мог, а Ульянища меж тем с ловкостью скомороха извлекла изскладок своего мрачного вдовьего одеяния плоскую квадратную бутыль, свинтилапробку и чем-то едким, остро пахнущим щедро облила Фролкину голову. Тот взвыл,задергался, когда едкое зелье попало в его глаза, которые он никак не моготереть, и теперь подслеповато, мучительно щурился. Он не видел… но Алена изсвоего угла видела, как Ульянища схватила свечку и сунула ее прямо в лицоФролки.

Нечеловеческий вопль оглушил Алену, вспышкаогня ослепила ее. Хотелось закрыть, навеки закрыть глаза, но она не в силахбыла справиться с окаменелыми веками и, будто приговоренная, смотрела, какФролка заметался в тисках, и трудно было сказать, которая из болей свирепейтерзает его плоть: огонь или ломаемые кости. Голова его пылала… А ведь заследующую Ульянища за Алену возьмется!

 

Дверь распахнулась. Кат, чье терпение,очевидно, иссякло, а может быть, вопль страдания напомнил ему о долге (ведьтолько в его воле и власти было исторгать у пытаемых подобные вопли!), ворвалсяв казенку и на миг замер на пороге, ошеломленный зрелищем дико вопящегочеловека, вместо головы у коего был факел.

Кат был раздет до исподней рубахи, однако налавке валялся его кафтан, и он бросился тушить пожар. На помощь вбежал дьяк;кинулся также и помощник…

Наконец огонь загасили. Узнать Фролку былоневозможно. Волосы, брови, ресницы сгорели; лицо вздулось, почернело, местамизияло выгоревшими до мяса язвами, глаза не видны были сквозь опухоль, и толькораздутые, черные губы исторгали протяжные стоны.

«И я, – билась, металась, рвала Аленинуголову одна мысль. – И я такая буду. И со мною такое сделают!»

– Вон! – взревел заплечных делмастер, хватая Ульяну, которая онемело смотрела на дело своих рук, и, вышвырнувее за дверь, разъяренно рявкнул помощнику: – С тобой потом поговорю! А пока –за дело! Ну!.. Тиски приверни покруче! А ты, – бешено сверкнул глазами надьяка, – пиши, мокрая крыса! Признаешь ли ты, Фрол, сын Митрофанов, чтовкупе с полюбовницей своей Аленой отравил лютым зельем беломестца НикодимаЖуравлева?

– Гос-пы-ди!..

Нечленораздельный вопль Фрола слился с чудовищнымкриком, рвущимся из уст женщины, скорчившейся в углу… о ней уже и позабыть-тоуспели в казенке:

– Да! Да! Я виновна! Убила! Отравила! Да,да! Только оставьте его, оставьте!

* * *

Признание спасло Алену от пыток, ноприговорило к мучительной смерти. Облиховав себя, она избавила и Фролку отновых мучений, да не от гибели! Ежели б их судили лишь за прелюбодеяние, то,водя по улицам вместе нагих, били бы кнутом. Но… «подлежат, яко разбойники,казни смертной!». Полумертвый Фролка был повешен; для него смерть сделаласьмгновенным и милосердным избавлением… сообщницу же его зарыли в землю «потитьки с руками вместе» и оставили – подыхать.

Глава 2

Всякому мертвому земля – гроб

Гроза иссякла, так и не начавшись. Небоочистилось, засияло звездами, меж которыми то и дело промелькивали холоднымбелым светом маньяки.

«Диво… – вяло, полумертво удивиласьАлена. – Маньяки часты в августе. А теперь май. Да, кажется, еще май…»

Маньяк – это падающая звезда. Еще след маньяканазывается Белым путем. Маньяк всегда падает с неба на тот двор, где девицаутратила невинность. Также в его виде нечистые духи и сам Огненный змейпосещают тоскующих вдовиц и одиноких баб, у которых мужья ушли в дальние краяна заработки. При виде маньяка следует от греха сказать: «Аминь! Рассыпься!»

Алена пошевелила было губами, однако с них несорвалось ни звука. Ах, да что ж это она? Ведь еще говорят, что в обличьеманьяков блуждают души проклятых людей или схороненных без отпевания и онибудут скитаться до тех пор, пока не получат прощения. Вон, мелькают ее товарищипо несчастью. Совсем скоро и душа Алены промелькнет по небесам белым огненнымпутем… когда тело выроют из ямины и крючьями сволокут на божедомки.[27]Уж скоро, да, скоро. Чуть настала ночь, все чаще стали подходить к нейкараульные, окликать или шевелить носком сапога поникшую, тяжелую голову.

– Жива еще! Гляди-ка! – дивилисьони. – Скоро сутки.

Верно, караульные тяготились своим постом,заскучали. Днем шли да шли любопытные, причем каждый, всплакнув над Аленою илипрокляв ее, непременно принимался болтать с солдатами, и всяк старалсяперещеголять прочих, вспоминая самые «крутые свершения по делам», сиречь казни,какие только приходилось видеть в жизни. Кто-то рассказывал, как были казненыдва фальшивомонетчика. Им влили в горло растопленное олово, а потом навязали ихна колеса для всеобщего обозрения. Один из них, которому олово прожгло насквозьшею, был на следующий день еще жив; а другой, простертый на колесе,поставленном над землею на толстом столбе немного выше человеческого роста,хватал еще рукою монету, привешенную снизу к этому колесу…

Шептались о том, как один повешенный за ребрав первую же ночь приподнялся, вытащил из себя крюк и упал на землю: несчастныйпрополз несколько шагов, спрятался; его нашли и повесили на тот же крюк.Вспоминали раскольника, которого сожгли живьем на костре: бестрепетно глядел онна свою пылающую руку и только тогда отвернулся, когда дым стал есть глаза ивспыхнули волосы…

Словом, днем до самого вечера нести пост былоинтересно и весело; с наступлением же ночи караульные все чаще меж собоюпереговаривались: не утоптать ли землю возле зарытой бабы, чтоб поторопить еесмерть? Алена слушала эти разговоры равнодушно, будто о чужой, и сама непонимала, искорка радости или разочарования затлела в душе, когда солдаты всеже не решились содеять сие без приказа. А после полуночи они и вовсе приуныли,поняв, что стеречь им капустный кочан, торчащий в земле, придется до тех пор,пока сам господь своим промыслом их с поста не сместит!

 

В полночь затопали копыта, совсем близкопронеслись кони. Алена мучительно поморщилась: топот отдавался в земле, ачудилось, по ее телу бьют палками. Шаги не терзали так сильно, а вот топоткопыт стал истинной пыткою.

«Вот так и землице, нашей матушке,больно, – подумала Алена с жалостью. – А она терпит, терпит… Ну и ястерплю».

Три темные фигуры соскочили с коней, и потому, как вытянулись в струнку задремавшие было караульные, Алена поняла, чтоприбыли персоны значительные.