Книга Три полуграции, или Немного о любви в конце тысячелетия - Екатерина Вильмонт

– А от кого в телевизоре у тебя сердце бьется? –полюбопытствовала Наталия Павловна, вываливая на сковородку замороженные грибы.

– От Чубайса, например. Вот он настоящий мужик.

– Чубайс? А что, в нем действительно что-то есть.Только где Чубайс, а где мы… А вообще ты про Чубайса помалкивай, а то и побитьмогут! Известно же – «во всем виноват Чубайс»! Ну а поближе никого нет?

– Даже и не пахнет.

– А кому же ты меня сватать собиралась?

– Ваньке.

– Кто такой? – без особого интереса спросилаНаталия Павловна.

– Сосед. Хороший мужик, овдовел не так давно. Детейнет. Неглупый, красивый…

– А что ж ты сама им не займешься?

– У него мама. А две мамы на меня одну – это слишком. Ктому же его мать, кажется, антисемитка.

– Спасибо тебе, подруга! – рассмеяласьТата.

– Но ты же русская.

– Ну и что? Все равно терпеть не могу антисемитов! Ивообще, Сонька, ты сама, что ли, не знаешь, что все эти знакомства – чепуха,почти никогда ничего не выходит. И не надо. Буду учиться жить одна, как Алиска.

– Так Алиска зарабатывает будь здоров, а в твоем издательствемного не получишь.

– Это правда. Но Илья будет давать деньги.

– А квартиру разменивать он не предлагал?

– Нет.

– Тогда соглашайся на все, Татка. Может, и хорошо… Ароман закрутишь с каким-нибудь автором. Мало ли их у вас толчется.

– Нет, с автором не получится, – вздохнула НаталияПавловна.

– Почему?

– Мы печатаем в основном таких авторов, что хочетсяпросто убить или отправить на конюшню, чтобы их там выпороли. Есть у нас один,Виктор Тушилов… Не знаю, как я ему в волосенки не вцепилась.

– А в чем дело? – улыбнулась Софья Давыдовна,поудобнее устраиваясь на кухонной табуретке. Она обожала Таткины истории обавторах.

– Является сегодня вопросы снимать. Он их посмотрелдома и взъярился. «Что вы мне тут три раза подчеркнули?» Я говорю: «У васнаписано „Диплом, обрамленный в рамку“. – „Ну и что?“ – „По-вашему,„обрамленный в рамку“ – это хорошо? Почему не сказать просто „диплом в рамке“?Дешево и сердито“. – „Вот именно, что дешево! – фыркает этотстилист. – Но, если вы настаиваете, я, так и быть, это уберу. А тут васчто смущает?“ – Я говорю: „У вас написано, что герою заплатили гонорар врейхсмарках“. – „Ну и что?“ – „Но у вас же дело происходит в наши дни“. Онсмотрит на меня как баран на новые ворота. „Сейчас, – объясняю, – нетрейхсмарок – хотя бы потому, что нет и самого рейха“. – „Но деньги же такназываются!“ – „Нет, отвечаю, они называются просто „марки“ или, на худойконец, „дойчмарки“. – „Вы уверены?“ – „Уверена!“ – „Вероятно, я что-тоспутал. Но надо еще уточнить“. – «Уточняйте!“ А при этом морда у негонаглая, и смотрит он на меня как на какую-то вошь, которая его, гениального,посмела укусить.

Вероятно, Тата могла бы долго еще продолжать о господинеТушилове, но тут на кухню явилась Иришка:

– Ой, как вкусно пахнет! Грибочки! Класс! Мам, ты опятьпро своих усосков?

– Про кого? – не расслышала Софья Давыдовна.

– Она моих авторов усосками зовет, – засмеяласьНаталия Павловна.

– Ну, судя по твоим рассказам, она недалека отистины, – заметила Софья Давыдовна, хватая со стола соленый огурчик. –Ужас, как жрать охота.

– Сейчас, сейчас, сметанки добавлю…

– Ну, Ирина, что у тебя в школе? Как успехи? –обратилась к девочке Софья Давыдовна.

– Тоска смертная, – пожала плечами та, – ждуне дождусь каникул.

– А на каникулах что?

– Да так… есть кое-какие идеи, – смутилась вдругИриша. И поспешила переменить тему: – Давыдовна, а как моя любименькая тетяБерта?

– Вот придешь к нам Восьмого марта, увидишь своюлюбименькую.

– А что такое будет Восьмого марта?

– Женский день, забыла?

– Да, вылетело из головы, что вы всегда в этот деньтусуетесь.

– Придешь?

– Ну я еще не знаю…

– Хватит болтать, Ирина, руки помыла? Тогдасадись! – распорядилась Наталия Павловна. Она была рада, что неожиданноявилась Соня и теперь не придется коротать вечер вдвоем с дочерью, которая явноизнывала от жалости к ней.

Поев, Ириша спросила:

– Мам, можно я к Машке пойду, а?

– Можно. Только не очень засиживайся.

– Ладно!

И она убежала.

– Сонька, какая ты умница, что пришла… А то Иришкаиз-за меня торчит вечерами дома как приклеенная. А ей это скучно.

– Я не пойму, она вроде даже не очень расстроена?

– Расстроена, еще как расстроена, но ей ведь всегопятнадцать. Не лить же слезы с утра до вечера, правда?

– А в тридцать девять надо лить? – ласковоусмехнулась Соня.

– Но оснований-то больше… Знаешь, мне Иркарассказывала, что видела летом, как Илья к Алиске приставал и получил от нее поморде. А к тебе случайно не подкатывался?

– Подкатывался. Сколько раз, – со вздохомпризналась Соня. – Но и тут обломался… Не повезло ему с подругами жены.

– Кошмар! А я-то думала…

– Ничего ты не думала! Да и он ничего не думал, ацеплялся просто по пьяни. Ох, как же мне все надоело! – вдруг проговорилаСоня.

– Что тебе надоело? – испуганно спросила Тата.

– Все, Татка. Я влюбиться хочу! Хочу замуж! Ребенкахочу!

– Сонька, но как же… Ты ведь всегда говорила…

– Мало ли что я говорила! Я, Татка, плакаться не люблю,вот и выдумываю себе… И не верь ты никому, все бабы одного хотят.

– Сонечка, но ведь поздно уже.

– Что – поздно?

– Рожать.

– А мне плевать. Почему поздно? Я еще могу… наверное.

– А есть от кого? Не от Славика же… – деловитоосведомилась Тата.

– Ну производителя найти можно.

– Сонька, но тогда надо спешить.

– Поспешишь – людей насмешишь. И потом ты можешь себепредставить, что будет с мамой?

– Да ничего с ней не сделается! Обрадуется! Будетобожать внука или внучку! Сонечка, милая, что ж ты столько лет потеряла, а?Неужели из-за мамы? Или Славика своего ждала?

– Да я не знаю. Все казалось успею, то одно было, тодругое, а вот не успела… Ну и из-за мамы тоже… Она ведь у меня такая… Властная.Все хочет, чтобы по ее было.