Книга Гражданские войны в России, 1916-1926. Десять лет, которые потрясли мир - Jonathan D. Smele

Германии и ее союзников в поддержку Сербии в кульминационный момент "июльского кризиса", он пошел на огромный риск - своей империей, троном, династией, собственной жизнью и жизнью ближайших членов своей семьи. Теперь мы знаем, что это была также игра с будущим Европы и всего мира. Это была игра, которую он проиграл по всем статьям. Преданность русской армии и готовность добровольцев и новобранцев идти на требуемые от них жертвы - как и готовность большинства доселе неверной политической оппозиции зарыть топор войны и поддержать режим на весь период войны - конечно, были обусловлены надеждой (и даже ожиданием) на победу. Но победа, хотя и не была совсем уж нежеланной, была одним из многих товаров, которые были в дефиците в России во время Первой мировой войны.

* * *

Шаблонное представление о военных действиях России во время Первой мировой войны как о неизменном провале, когда полуголые и безногие мужики (крестьяне) сражались с гаубицами ручными топорами, деревянными кольями и вилами, уже не выдерживает критики: 1914 и 1915 годы, несомненно, были плохими для империи Николая, но затем, на фронте, дела пошли лучше. Русское командование, безусловно, совершало ошибки (как и все армии, вступившие в эту беспрецедентную борьбу), в частности, в катастрофическом вторжении в Восточную Пруссию в августе-сентябре 1914 года (хотя, в равной степени, эта ранняя кампания сорвала немецкий план Шлиффена и, на Западном фронте, возможно, спасла Париж). Кроме того, изолированная от своих союзников закрытием Центральными державами входов в Черное море и Балтику, Россия, безусловно, столкнулась с уникальными проблемами военного времени в области коммуникаций и снабжения (хотя Владивосток и Архангельск оставались открытыми, когда не были скованы льдом, а завершение строительства железной дороги Петроград-Мурманск в конце 1916 года еще больше облегчило ситуацию). Но следует очень твердо подчеркнуть: К началу 1917 года русская армия держалась против Германии (более того, в последней из своих крупных дореволюционных операций она взяла и удерживала Ригу в декабре 1916 года); она также периодически одерживала верх над австрийцами (в частности, в Брусиловском наступлении в июне-сентябре 1916 года); а на Кавказском фронте она одержала ряд похвальных побед над турками (при Ардагане и Сарикамыше в декабре 1914 года, при Ване в мае и сентябре 1915 года, при Эрзуруме, Трабзоне и Эрзинджане в феврале, апреле и июле 1916 года соответственно). Крах Румынии в конце 1916 года, безусловно, стал неудачей (усугубив и без того кошмарное положение с логистикой, увеличив протяженность Восточного фронта более чем на 350 миль и лишив Россию редкого и потенциально полезного союзника на Востоке); но на конференции в Шантильи в ноябре 1916 года царское командование все же выразило уверенность, что русская армия сможет эффективно участвовать в одновременных наступлениях, запланированных союзниками на следующий год, чтобы сокрушить Центральные державы.

Столь уверенный оптимизм Петербурга основывался не только на надеждах, что американцы вскоре могут вступить в войну на стороне союзников, но и на убедительных доказательствах того, что, вопреки устоявшимся представлениям, российская экономика не потерпела полного краха во время войны. Действительно, под эгидой Особого совета государственной обороны, с энтузиазмом поддержанного сетью Военно-промышленных комитетов и других общественных организаций, ежемесячный выпуск винтовок на российских заводах с 1914 года увеличился более чем в десять раз, а снарядов - в два раза. Недостатки были, но их можно было если не полностью устранить, то хотя бы восполнить за счет помощи союзников, обещанной конференцией, созванной в Петрограде в январе 1917 года (и которая теперь могла напрямую поступать на Восточный фронт по недавно открытой железной дороге, соединяющей Мурманск и российскую столицу).

С другой стороны, следует признать, что задолго до того, как Восточный фронт стабилизировался, и задолго до того, как русские начали противостоять своему главному противнику, были понесены совершенно неприемлемые потери, а царизм был смертельно ранен: в ходе "Великого отступления" в апреле-сентябре 1915 года вся Польша, Литва и большая часть Курляндии были оставлены немцам; а к концу 1916 года русские потери перевалили за 1.5 миллионов человек (из них около 700 000 - военные потери), в три раза больше раненых и еще 3 миллиона пленных в руках врага. Такие беспрецедентно катастрофические результаты войны неизбежно подорвали веру в императорский режим на всех уровнях российского общества и укрепили мнение о существовании этиологической связи между мировой войной и революцией в России. Тем не менее фатальной для царизма оказалась не ситуация на фронте, а кризис в тылу. К январю 1917 года этот кризис уже не управлялся, а, скорее, доходил до предела.

Британский историк Боб Маккин четко сформулировал эту концепцию, описав, как Первая мировая война резко ускорила четыре основные и дореволюционные тенденции в дореволюционном российском обществе. Во-первых, считает Маккин, социальные потрясения, вызванные индустриализацией и модернизацией, усугубились новыми стрессами военного времени, связанными с массовыми мобилизациями и немыслимо колоссальным кризисом беженцев, а прежние оплоты режима, такие как офицерский корпус и государственная бюрократия, были размыты притоком новых, социально разнообразных рекрутов (для замены павших офицеров и для помощи перегруженным государственным учреждениям). Во-вторых, и без того перегретая внутренняя экономика - хотя она и могла (почти) обеспечить фронт - оказалась неспособной удовлетворить и внутренние потребности (особенно на севере, жаждущем продовольствия и топлива), поскольку импорт был заблокирован, сельскохозяйственное производство упало, а железнодорожная система оказалась способной удовлетворить только военные потребности. В-третьих, народное чувство несправедливости, кипевшее в николаевской России со времен трагических событий 1896 года на Ходынском поле, достигло точки кипения, поскольку на фронте немыслимые жертвы приносились ради военных целей, лишь смутно, если вообще, понимаемых "крестьянами в мундирах"; в то же время в тылу недобросовестные предприниматели наживали огромные состояния на государственных расходах на вооружение и снаряжение. И, наконец, личность самого царя, который никогда не был любимым правителем или человеком в народном сознании и уже был очернен ассоциацией со своей женой немецкого происхождения и прогерманскими "темными силами", окружавшими Распутина и элементы петербургского двора, была еще больше опорочена принятием им на себя верховного командования русской армией в августе 1915 года, что вызвало нарекания за каждую неудачу, постигшую его войска.

Таким образом, к тому времени, когда Государственная дума собралась на свое заседание 1 ноября 1916 года, священный союз июля-августа 1914 года был давно забыт, поскольку депутаты от левых (например, П.Н. Милюков, лидер радикально-либеральных кадетов) до правых (включая В.В. Шульгина, будущего идеолога Белого движения) по очереди выступали с осуждением "глупости или измены" Николая и его министров в ведении войны. Тем временем глава праволиберальной партии октябристов А.И. Гучков не очень скрытно выяснял мнение политических и военных о