Книга Огненная река - Питер Хеллер

малость.

– У меня тоже. Пожар, и еще те мерзкие парни. Все страннее и страннее. Но у нас не то чтобы много выбора, верно?

Джек наконец оглянулся. Под ослепительным солнечным светом его глаза казались ясными и полными огоньков. Если он и был взволнован, это не мешало ему забавляться ситуацией. Тем, как дерьмо продолжает набирать обороты.

– Ага, у нас его нет, – ответил он, – И это значит, что нам не нужно ничего решать.

* * *

Продуктов у них было полно: порошок из черной фасоли и лебеды, рис, макароны, чечевица, даже несколько килограммов вяленого мяса. Не забыли они также несколько модных готовых сублимированных блюд для разнообразия и упрощения готовки, и в тот вечер решили поужинать «индейкой по-королевски». Поели с удовольствием, затем Винн растворил порошковый лимонад в бутылке с водой, его разлили по кружкам и добавили немного Джим Бима из пластиковой фляги. С принятием окончательного решения всегда становится легче, даже при отсутствии настоящего выбора.

Ни один из них не понимал, зачем блюдо назвали «индейка по-королевски». Винн утверждал, что название заимствовано из французского, в котором слово «для» звучит похоже на «по», а значит, это просто индейка для королей. Джек считал, что «по» это начало слова «пойманная», а значит для оригинального блюда годились лишь те индейки, которых короли ловили собственноручно. Он признался, что это был его любимый обед в Государственной Школе Грэнби.

Они разбили палатку в зарослях елей неподалеку от пляжа. Рыбачить не хотелось, хотя они заметили мальков, снующих на мелководье чайного цвета ручья. Они читали и курили свои трубки. Какой бы там ни был ветер, сейчас от него осталось лишь едва ощутимое дуновение. Небо оставалось ясным и безоблачным. Последний луч солнца скользнул в посеребренное озеро, которое приняло его без ряби – так же, как и отражения первых звезд. Холодало быстро, и они знали, что грядут очередные заморозки.

Они развели костер, подкинули в него плавника и уселись поближе к теплу. Винн достал страницы, вырванные им из книги под названием «Правдивые истории Севера: призраки, ведьмы, духи медведей и вендиго». Ее написал в 1937-ом году антрополог-любитель, которого звали Спенсер Алебардос Рэйцар. Джек любил подтрунивать над именем автора, приговаривая: «Я съем эту главу, если в свидетельстве о рождении сукиного сына так и написано», и над привычкой Винна растаскивать книги на части для своих поездок: «Тебя, должно быть, растила чертовски более высокая гора книг, чем меня. Почему же ты не дашь им наконец пожить собственной жизнью?» – но он все равно робко спросил, сможет ли пролистать отрывок, когда Винн с ним закончит. Просохшие дрова горели ярко, Винн повернулся боком на бревне, которое они приспособили для отдыха, и взглянул на первую страницу.

– Как я и говорил, тут есть отдельная глава о деревне Вапак. О какой-то темной истории, что приключилась там, наверху.

– Да ну? – Джек пытался изобразить безразличие, но поневоле выпрямился. Мало что он любил больше, чем хорошие мрачные россказни.

– Целая череда убийств в двадцатые годы. Деревню посещал изможденный, бледный гигантский дух, вселялся в людей и превращал их в каннибалов. Его звали вендиго[9]. И всякий раз, когда старейшинам казалось, что кто-то из жителей одержим вендиго, его расстреливали или душили, пока он не сожрал своих родных и близких. Такой вот упреждающий удар.

– И сколько жертв?

Винн еще немного повертелся, чтобы свет от огня падал прямо на текст.

– Девять. В деревне, где проживает, ну максимум, человек двести.

– Охренеть.

– Не то слово.

– Может, это был просто оголодавший белый медведь.

– Может, – согласился Винн. Джек слегка напоминал ему ребенка, отчаянно нуждающегося хоть в каком-то объяснении.

– Ну знаешь, один из тех, что любят ходить на двух ногах.

– Хм.

– Или, допустим, у тюленей выдался трудный год, – продолжал строить предположения Джек.

– Вполне допустимо. Говорят, деревенские чувствовали себя проклятыми вдвойне, поскольку теплые течения два года подряд скверно сказывались на рыбной ловле.

– Ладно, ну и что, мать его, по-твоему это было? – уже второй раз за день Джек почувствовал, как по его коже скользнули мурашки.

– Голодный дух.

– Да иди ты!.

Костер превратился в тлеющие угли, они давно перестали чувствовать запах пожара с северо-запада; казалось, его больше не существовало в природе. Должно быть, ветер сменил направление на противоположное. Они не обсуждали это, но время от времени то один, то другой оглядывались на озеро и раздували ноздри, точно олень или лось, почуявшие хищника.

Через час после того, как стемнело окончательно, они отправились спать; дверь в палатку оставили расстегнутой и закрепили так, чтобы видеть звезды и северное сияние, если те решат затянуть свою беззвучную песню. Оставили только сетку, на которой оседал иней. Позже Джек перетащил свою подстилку и спальный мешок на вымощенный булыжником пляж и уснул под пульсирующей аркой Млечного Пути. На изморозь ему было плевать, она оседала на мешке, достаточно было встряхнуть его утром. Давешний мороз позаботился о комарах. Винн расслышал перестук камней, когда Джек выбрался наружу; он прислушивался к слабой пульсации, издаваемой медленным ручьем. Он вспомнил стихотворение Мервина о сумерках, которое так полюбилось ему когда-то. Мервин описывает уход солнца, которое больше ни во что не верит, и то, как он слышит бегущий за ним вслед ручей: в этот долгий путь он захватил с собой флейту.

Это натурально убило его. Одинокое и единственное солнце без веры во что-либо, и маленький ручеек, переполненный верой во все подряд, даже в музыку. Что ему нравилось в поэзии, так это возможность за несколько секунд рассказать историю, на которую у романа уйдет несколько дней. Картины и скульптуры обладали таким же эффектом. Но время от времени всем хочется чего-то, на что уходят целые дни.

Джек долго лежал без сна, а когда наконец уснул, ему приснилась его мать и утро на реке Энкампмент. Один и тот же сон повторялся несколько раз в год. В нем они разбивали лагерь в парке Хорсшу, на лугу под маленьким мостом, точно так же, как было и в реальной жизни. Всего лишь втроем – его отец, он и его мать – как прежде, и отец выезжал со стоянки верхом на Дэнди, своей любимой охотничьей лошади, и вел под уздцы БиДжей, каурую кобылу земляничного цвета; она была наполовину арабской, ее признали слишком нервной для верховой езды и всегда использовали как вьючную. Вполне в ее стиле было встать на дыбы перед бурундуком или перепрыгнуть веточку валежника так, будто это барьер с двумя перекладинами.

Тропа упиралась в ельник