Книга Записки балерины Санкт-Петербургского Большого театра. 1867–1884 - Екатерина Оттовна Вазем

правительство было занято розыском и пресечением «крамолы», которую готовы были усмотреть в чем Угодно, — вздумалось мне с подругами исполнить незадолго до того виденное на репетиции какое-то «Pas de fusils» (танец с ружьями). Так как необходимых для этого ружей в нашем распоряжении не оказалось, мы стали искать, чем их заменить, и углу танцовального зала нашли длинные шесты воткнутыми в них гвоздями. Это были планки, приготовленные для ремонта больших училищных шкаафов. Мы решили, что эти шесты сыграют у нас роль ружей, и станцовали с ними интересовавший нас танец. Затем, от нечего делать подошли к висевшему в том же зале большому портрету Александра II и задумали померить, кто из нас достанет выше шестом его фигуру. Сначала водили по холсту мои подруги, а затем очередь дошла и до меня. Так как я была очень маленького роста, а достать хотелось повыше, я подскочила и хлопнула шестом по лику царя. На мое несчастье, как раз на том конце планки, которым я прикоснулась к портрету, торчал гвоздь острием наружу. Вонзившись в холст, гвоздь разрезал лицо царя от глаза до щеки. Я, конечно, сразу не поняла всей важности моего проступка и лишь после создавшегося переполоха догадалась, что провинилась очень крупно. Прибежало все наше начальство во главе с П. С Федоровым, который до того растерялся от содеянного во вверенном его попечению училище «революционного акта» (в то время и не такие еще факты истолковывались в революционную сторону), что, став передо мной, пятнадцатилетней девочкой, и всплеснув руками, воскликнул с сердцем:

— Сударыня, как вы это сделали?!

Криками и возмущением горю помочь было нельзя. Я только и ждала, что меня уволят из училища. Но Федоров решил, и не без основания, что лучшим выходом из положения будет замять дело и уладить прискорбный инцидент домашними средствами. Был спешно вызван наш учитель рисования Телешов, который наскоро реставрировал портрет так, что порез стал заметен лишь при внимательном разглядывании. В то же время дочь Федорова, Евдокия Павловна, незаурядная художница, начала писать новый царский портрет, который ей удался вполне. Когда он был готов и повешен на место прежнего, на него были наведены два рефлектора, и в ближайший приезд в училище царя он сразу обратил на себя его внимание. Александр выразил свое удовольствие по поводу действительно хорошо исполненного его изображения и, спросив имя художника, сказал Федорову несколько любезных слов. Таким образом, мое «революционное» поведение не только не доставило Федорову неприятностей, но и дало повод проявлению к нему «монаршего благоволения». Портрет этот, насколько мне известно, находился в зале училища до самой Февральской революции.

В год моего поступления в училище пансионерками его были: Марфа Муравьева,[28] впоследствии знаменитая наша балерина, которая, кстати сказать, наблюдая на уроках за моими танцами, первая предсказала мне хорошую сценическую будущность; Фанни Снеткова,[29] Варвара Стрельская,[30] Надежда Сницарова,[31] — все три прославившиеся потом на поприще драматического искусства. Пансионеры в то время считались уже окончившими курс наук, усовершенствовались лишь в танцах и проживали в училище отдельно, получая жалование в размере десяти рублей в месяц. В мужском отделении я застала пансионером А. А. Нильского,[32] служившего потом долгое время премьером Александрийского театра.

Из старших воспитанниц того времени могу назвать как наиболее выдающихся: А. Н. Кеммерер,[33] М. Н. Мадаеву,[34] Александру И. Прихунову,[35] A. Д. Кошеву[36] и А. Н. Васильеву,[37] впоследствии артисток балета и моих сослуживиц, а также В. А. Лядову,[38] променявшую потом балет на оперетку, где она прославилась созданием на Александрийской сцене роли «Прекрасной Елены», М. П. Лелеву,[39] также перешедшую из балета в Александрийский театр и, между прочим, исполнявшую в названной оперетке роль Ореста, и Е. И. Подобедову,[40] также драматическую актрису. Назову еще Е. Г. Числову[41] и А. В. Кузнецову,[42] «прославившихся» не столько своим служением Терпсихоре, сколько своей близостью к братьям царя — великим князьям Николаю[43] и Константину[44] Николаевичам. Среди старших воспитанников выделялись: П. А. Гердт,[45] о славной деятельности которого на балетной сцене мне еще придется говорить в этих воспоминаниях, П. М. Козиенко,[46] стяжавший себе под псевдонимом Свободина немалую известность на драматическом поприще, И. Д. Никитин,[47] впоследствии прекрасный танцовщик московского Большого театра, А. М. Кондратьев,[48] служивший долгое время режиссером драматической труппы в Москве, Л. А. Лисовский,[49] превосходный скрипач, ученик Венявского, и А. В. Кузнецов,[50] брат вышеназванной балетной артистки, талантливый виолончелист.

Сверстницами же моими были: А. Ф. Вергина,[51] лишь промелькнувшая в нашем балете ярким метеором, М. Н. Амосова,[52] А. В. Шапошникова,[53] — обе отличные солистки петербургского балета; К. А. Глухарева (Каратыгина), о которой я выше уже говорила, А. А. Фабр — танцовщица,[54] сестры Людмила[55] и Адель Ланг,[56] из которых первая стала украшением балетной сцены, а вторая выдвинулась в драматическом театре; ближайшей же моей подругой была К. И. Канцырева, довольно заметная танцовщица, к сожалению, слишком рано оставившая сцену. Кажется, в следующем по моем поступлении в училище году туда была принята Е. П. Соколова,[57] известная балерина, многие годы делившая со мной весь репертуар петербургского валета.

Как читатель мог заметить из моего рассказа, театральное училище того времени не было специально балетным училищем, каким оно стало впоследствии, но было «театральным» в Широком смысле этого слова. Из училища выходили танцовщицы и танцовщики, певцы и певицы, драматические артисты, музыканты, дирижеры, суфлеры и даже бутафоры и машинисты. Воспитывавшиеся в училище приготовлялись к тому или иному роду театральной деятельности, «судя по способностям». Но нет правила без исключений, и таким исключением во время директорства Сабурова[58] являлось стремление подготовлять из питомцев училища возможно большее число певиц и певцов. Сабуров до такой степени был увлечен оперой, что старался готовить к оперной сцене всех казавшихся ему для нее годными воспитанниц и воспитанников. Например, исключительно этой его «оперомании» обязана была вышеназванная М. П. Лелева переводом из балетной труппы в Александрийский театр для пения в оперетках, хотя была очень недурной танцовщицей и имела все данные сделать в балете хорошую сценическую карьеру, во всяком случае не худшую, а может быть, и гораздо лучшую, чем она сделала в русской оперетке, выступая в произведениях Оффенбаха,[59] Лекока,[60] Эрве[61] и Зуппе.[62] В один прекрасный день Сабуров задумал и из меня сделать певицу и даже устроил специальное испытание моих вокальнах средств. Отнюдь не желая изменять однажды избранному мною поприщу, я во время этого испытания умышленно фальшивила. У меня признали наличие голоса, но зато полное отсутствие