Книга Россия в Центральной Азии. Бухарский эмират и Хивинское ханство при власти императоров и большевиков. 1865–1924 - Сеймур Беккер

центр Кокандского ханства. Взятие Ташкента – хотя за него выступал Катенин в 1858 году, Безак в 1861-м и Игнатьев в 1858-м и 1863-м – не было необходимым для создания единой непрерывной границы и потому не было одобрено Петербургом. После того как пришли сообщения, что атака Черняева не принесла успеха и его войска отступили, Горчаков 31 октября 1864 года попросил императора издать приказ о запрете любых дальнейших изменений на русской границе и об отказе от идеи дальнейших завоеваний в Центральной Азии.

21 ноября Горчаков дал ясное объяснение мотивов, которые привели Россию к расширению ее границ до окраин оседлых территорий Центральной Азии. В циркуляре, разосланном российским дипломатическим представительствам за рубежом, он заявлял: «Положение России в Средней Азии одинаково с положением всех образованных государств, которые приходят в соприкосновение с народами полудикими, бродячими, без твердой общественной организации. В подобном случае интересы безопасности границ и торговых сношений всегда требуют, чтобы более образованное государство имело известную власть над соседями, которых дикие и буйные нравы делают весьма неудобными. Оно начинает, прежде всего, с обуздания набегов и грабительств. Дабы положить им предел, оно бывает вынуждено привести соседние народцы к более или менее близкому подчинению. По достижении этого результата эти последние приобретают более спокойные привычки, но, в свою очередь, они подвергаются нападениям более отдаленных племен». Таким образом, цивилизованное государство вынуждено создавать укрепленные посты, все больше углубляясь в территорию кочевников. При этом «азиатские народы, по преимуществу, уважают только видимую и осязательную силу». «Такова была участь всех государств, поставленных в те же условия.

Соединенные Штаты в Америке, Франция в Африке, Голландия в своих колониях, Англия в Ост-Индии – все неизбежно увлекались на путь движения вперед, в котором менее честолюбия, чем крайней необходимости».

Затем русский министр иностранных дел перечислил три вещи, которых Россия хотела бы избежать: 1) «продолжения состояния беспрестанных беспорядков»; 2) необходимости периодических дорогостоящих карательных экспедиций, не дающих продолжительного результата; 3) покорения одного за другим беспокойных мелких независимых государств, что означало бы «неопределенный характер завоеваний и аннексии, подобный тому, которым Англия получила империю в Индии». Цель России состояла скорее в создании фиксированной непрерывной укрепленной границы, расположенной в достаточно плодородных землях, которые смогли бы обеспечить продовольствием колонистов, необходимых для стабильности и процветания оккупированной территории.

Горчаков противопоставлял кочевые и оседлые народы как соседей и возражал против завоевания последних: «Кочевые племена, которые невозможно ни захватить, ни наказать, ни заставить поддерживать порядок, являются для нас самыми неудобными соседями. С другой стороны, население, занятое сельским хозяйством и торговлей, привязанное к земле и обладающее более развитой общественной организацией, дало бы нам шанс получить соседей, с которыми можно вступить в определенные отношения. Следовательно, наша пограничная линия должна поглотить первых и остановиться, не затрагивая последних… Любое расширение этого правила на случай встречи уже не с кочевыми племенами, а с государствами, имеющими более упорядоченную структуру, потребовало бы существенных усилий и вело бы нас от аннексии к аннексии с непредсказуемыми последствиями». В заключение министр иностранных дел выразил надежду, что Россия окажет благотворное влияние на цивилизационную отсталость и политическую нестабильность государств, которые стали ее новыми соседями. Он также пообещал, что хотя Россия жестко наказывает злодеяния своих соседей, она проявляет умеренность и безусловное уважение к их независимости.

Было бы неверно отвергать как лицемерное обоснование, данное Горчаковым новой русской границе 1864 года, и его заявление, что Россия достигла предела своей экспансии в Центральной Азии. Политические директивы и действия императора и министра иностранных дел как до, так и после ноября 1864 года указывают, что циркуляр Горчакова был точным отражением официальных мотивов и намерений Петербурга. Лорд Август Лофтус, британский посол в России в 1872 году, определил эти намерения следующим образом: «Я считаю, что император и императорское правительство стремится избежать расширения российской территории в Центральной Азии и в то же время желает получить полный контроль над мелкими государствами, из которых она состоит… Насколько я могу понять, цель русского правительства заключается в том, чтобы, избежав проблем, добиться всеобъемлющего влияния в Туркестане, мирно договорившись с некоторыми из нынешних правителей этих государств». Таким образом, политика Петербурга состояла в установлении контроля и влияния через местных правителей, а не с помощью прямой аннексии.

Однако было бы неверно полагать, что Александр II и князь Горчаков являлись принципиальными противниками того, что последний обозначил как «неопределенный характер завоеваний и аннексии, подобный тому, которым Англия получила империю в Индии». Скорее их сдерживали «специальные расходы», «существенные усилия» и «непредсказуемые последствия», к которым привела бы эта политика для страны, ослабленной десятилетием военных и дипломатических поражений и внутренних преобразований. Несмотря на то что они с энтузиазмом аплодировали, когда какой-нибудь способный командир вроде Черняева шел на риск и добивался успехов имеющимися у него силами, они упорно не давали разрешения на военное наступление или политические шаги, сопряженные с большим риском или большими затратами.

События следующего десятилетия, когда Бухара и Хива были частично аннексированы и приведены в состояние зависимости от России, а Коканд был по частям включен в состав Российской империи, не противоречат этим утверждениям. Горчаков был виновен не в лицемерии, а в непонимании того, как трудно сделать из центральноазиатских ханств добрых соседей. Кроме того, он не сознавал невозможности удержать амбициозных командиров действующей армии, находящихся за две тысячи миль от столицы и вне доступа к телеграфу и железной дороге, которые не утруждали себя умеренностью и уважением к независимости ханств. На протяжении периода завоеваний русское правительство настаивало на соблюдении принципов горчаковского циркуляра, хотя на практике Петербург часто с готовностью оправдывал faits accomplish (свершившиеся факты. – Пер.) отступления от этих принципов. Конечным результатом был компромисс между осторожностью, ограничением целей императора и его министра иностранных дел и дорогостоящими планами военных.

Экономические причины завоевания

Несмотря на неоднократные опровержения, теория, что империализм XIX века был продиктован экономическими мотивами, продолжает находить поддержку не только у советских историков, принимающих сочинения Ленина на эту тему как Евангелие. Из-за того, что почти все последние историки, изучавшие русское завоевание Центральной Азии, были советскими учеными, этот эпизод империалистических действий неизменно подается как следствие экономических соображений. «Интерес правящих кругов к Средней Азии, – утверждают они, – усилился в 50-х и 60-х годах, когда Россия вступила в капиталистический период своей истории». Россия превращалась в «буржуазную монархию», где на политику правительства внутри страны и за рубежом все сильнее влияли интересы капиталистов. Русские капиталисты хотели получить Центральную Азию в качестве колонии, поскольку этот регион уже стал ценным дополнением к ограниченному внутреннему рынку России для продукции русской легкой промышленности и