Книга Потапыч - Антон Чернов

этой звероморфной сволочуги, но наплывающая на сознание темнота просто исчезла. И злобно улыбнулся в скалящуюся пасть оборотня — ну а как ещё назвать зверюгу, минуту назад бывшую человеком?

На мою ухмылку этот оборотень перекосился, злобно ощерился, ударил второй лапой, разрывая мне бок. Только я уже понял — я тут мёртв, травмирован только тогда, когда сам поверю, что это так. Ну, может, если меня именно сожрут — не так, но до этого знаменательного момента — пофиг. То есть, я представил и даже почувствовал себя туманом — и когтистая лапа прошла через мой бок, не встречая сопротивления. А после — бок был как бок, тёмный туман собрался обратно.

Оборотень взревел совершенно жутко, отскочил, отдёргивая лапу, на которой я бултыхался. Я мимоходом пожалел о своей нерасторопности — можно было, ну я не знаю, мясорубку какую-нибудь в груди представить, была бы котлета «по териантропски». Но — не успел. А отпрыгнувший от меня оборотень пригнулся к земле, выглядя уже не как искажённый зверообразный человек, а как здоровенный, огромный и очень злостный медведь. Щурился на меня своими янтарными глазами, низко рычал. А вокруг него заплетался в кольца и дуги разноцветный туман, в котором преобладал янтарный цвет. Я стал воображать всякие гадости в адрес оборотня: как-то мне, несмотря на то, что я понял момент с податливостью окружающей реальности воображению, было удобнее с «реализмом». Ну, в смысле, ямы под оборотнем, дерево, на него падающее. Да молния, чёрт возьми, с неба (ударила, на удивление!). Только всё это не давало никакого реального эффекта, притом, что от всяких глупостей типа «не убивать» я быстро и резко излечился рукой оборотня в грудине. Очень действенная против пацифизма вещь оказалась, хотя я этой хворью и без того не слишком страдал.

То есть, последствия моего воображения реализовывались, но или рассеивались в плотном многоцветном тумане, либо просто игнорировались сволочугой: ямищу под оборотнем я навоображал на зависть заслуженной бригаде экскаваторов, только эта тварь повисла в воздухе, поддерживаемая сплетениями светящегося тумана. Тем временем потоки светящегося тумана сплелись в фигуру, если не пугающую (я ОЧЕНЬ хорошо понял, что бояться в этом месте — верная смерть), то внушающую серьёзные опасения. Здоровенный, сначала светящиеся-туманный, а потом — слегка прозрачный медведь, в середине которого оборотень фактически скрылся. Метров в пять ВЫШИНОЙ медведь! Здоровый, злостный… Глянул на меня с таким выражением морды, как будто я у него годовой запас мёда спёр, да ещё и в берлогу насрал. Без особой злобы (к моему некоторому удивлению), а в стиле «ка-а-а-ак же меня доста-а-а-ли…». И тут же, не сходя с места, раззявил огромную пасть и рявкнул на меня. И не просто так рявкнул: от этого рывка по воздуху пошли волны, заметные глазу, а в мой адрес полетела просто куча призрачных животных, типа парочки, которой оборотень меня с самого начала воевал. Всякие, которых из-за скорости и скученности (и призрачности) и не опознать-то толком. Хотя раскидистые рога, щетинящиеся иглы, всякое такое — я мимоходом отметил.

Как с этим бороться — я знал, хотя было это не настолько просто, как с парочкой ласок. То ли и вправду на воображение тратилась какая-то энергия, то ли, как ни смешно, само воображение воображало, что чем больше — тем тяжелее. Чёрт знает, в общем. Но не допустить этот поток зверятины было ощутимо тяжелее, чем парочку, я напрягся, сконцентрировался… И меня заверещало, а в голове всплыла картинка смыкающихся челюстей! Этот сволочной медведь, пока я валандался с его «звериным плевком», меня просто заточил! И я даже не понял, когда…

Окружал меня плотный, жаркий, противный и склизкий полумрак. И ощущения были не из приятных, но пошло всё оно в жопу! И, не желая быть сожранным, я стал представлять уже себя злостной, шипастой, зазубренной колючкой. Ну, раз я могу становится туманом, пропуская через себя удары, то и изменить форму смогу, хотя и неуютно. Но в брюхе здоровенного медведя — ГОРАЗДО неуютнее, так что сделал. Вполне успешно, шипы и зазубрины, которыми я стал, вонзились в окружающие меня медвежьи недра, округа завибрировала, раздался рёв косолапого, протестующего против поведения «перекуса». А нехрен жрать всякую гадость, мысленно порадовался я.

Правда, медведь был не просто здоровым, но и, очевидно, не совсем тупым. Окружающие меня недра мало того, что перестали быть таковыми, но ещё и явно собезъянничали (что для медведя — хамство и попрание основ!) мой трюк. То есть, окружающее меня пространство ощетинелось зазубриными и шипами, сцепившимися со мной-колючкой. И стали бороться, пытаясь проткнуть-раздавить. Я — выворачиваться и думать, менять форму, вид и тип себя, как ни безумно это выходило.

И выходил какой-то безумный пат. Я медведю был неприятен, если не по зубам, то точно не по желудку. Но и сам не наносил твари достаточных повреждений (если наносил вообще). На колючки ответил колючками, на огонь, взревев — водой. А на меня накатывала злость, просыпалась клаустрофобия, а из неё — страх. Бояться — нельзя, это я уяснил, но бороться со страхом мог только бешенством. В итоге творилось натуральное безумие, как и сколько — чёрт знает, я просто не понимал, сколько времени прошло, как и что. В голове билась злоба и слова: «ПРОВАТЬ! УНИЧТОЖИТЬ! ВЫРВАТЬСЯ!» Менялась моя форма, форма моего окружения, время от времени чувствовалось удушье или боль. На определенный момент в меня начал впитываться ярко сияющий янтарный туман — я было возликовал, что всё, добил зверюгу. Но шип, чуть не разорвавший шипастые вращающиеся цепи, которыми я был в этот момент, меня разубедил. Вот только этот шип ткнулся в меня, замер и отдёрнулся. А окружающие меня медвежьи недра стали плотным туманом, без какой-бы то ни было структуры. И я замер, задумавшись — не была ли эта очередная попытка шипования агонией? И я, всё-таки, нанёс этому невозможному медведю смертельный ущерб?

И вдруг, впервые за всё это безумное противостояние, ко мне обратились. Оборотень, перед тем как началось — конечно что-то блеял. Хоть и рычал, но всё равно — блеял. Но это «что-то» проблеянное явно было ругательным. Кроме того — на неизвестном мне языке. Я все языки, достойные называться разумными, если и не знаю, то хотя бы знаком с ними на слух. И такой белиберды там точно не было, хотя знакомые слова проскакивали — что, кстати говоря, может ни черта не значить.