Книга Хроники Абсурда - Александр Райн

дырявого носка. Краска замечательно втиралась в итальянский паркет и придавала ему благородный золотой оттенок, которому позавидовали бы высшие цыганские чины. К великому сожалению Миши, золотое пятно совершенно не сочеталось с древесным рисунком пола и выглядело отнюдь не богато, а скорее наоборот – вызывало не самые лучшие ассоциации.

Тогда Миша схватил первую попавшуюся под руку ткань, которая, как ему показалось, почему-то пахла старостью. Добротно пропитав её растворителем, он начал процесс реставрации «наверняка недешёвого» материала.

Растворитель хорошо разъедал всё: ткань, руки, паркет, Мишкино будущее, но совершенно не собирался разъедать краску.

Когда отец вошёл в комнату, громко разговаривая по телефону с хозяином дома, подбивая с ним дебет с кредитом и гордо сообщая о том, что ремонт закончен, а винтажные занавески девятнадцатого века, лежавшие на диване во время работ, испачканы не были, Миша сразу всё понял.

– Да-да, я помню, что точно такие же висят Лувре. Да, знаю, что с трудом провезли через таможню. Нет, не волнуйтесь, всё в идеале – голову даю на отсечение.

Держа в руке будущее отцовской головы, Миша прикидывал, в каком столетии он закончит калымить, чтобы покрыть нанесённый ущерб, и пришёл к выводу, что недалёк тот час, когда он лично расскажет портному, сшившему эти занавески, об этом курьёзном случае, и они вместе посмеются.

Отец не сразу заметил ЧП и первым делом оценил позолоченный камин, подняв большой палец вверх и одобрительно поджав губы.

– Паркет? Паркет в порядке, если вы… – он не успел договорить, потому что глаз его наконец наткнулся на пятно.

В этот момент лицо отца приобрело вид бабкиных обоев, и кишечник его, судя по всему, готов был выдать порцию новых «рулонов», но он кое-как сдержался:

– Пи***ц, – произнёс негромко пожилой мастер.

В этом слове было всё: описание ситуации, удивление, разочарование, вопрос и даже чуточку юмора.

– Вы о чём? Что случилось? Ау, Фёдор? – тараторил мобильный, но Фёдор уже не слушал.

Промычав что-то невнятное в трубку, он сбросил вызов и первым делом закурил.

Миша хотел было сказать отцу, что курить в квартире заказчика не сто́ит, но, увидев его взгляд, передумал. Он молча стоял минут десять, ощущая вибрации отцовских мыслей, от которых весь этаж ходил ходуном.

– Хорошо, что тебя в армию не взяли! Не дай бог, доверили бы нести гранаты, – облегчённо заметил отец, а потом вполголоса добавил: – Говорил я ей, что не нужно ходить на йогу во время беременности, безруким родится… А она знай своё.

Тут взгляд отца упал на пустую банку растворителя, и Миша заметил в его глазах слабый огонёк надежды.

– Ты вот этим паркет тёр?

Миша судорожно кивнул.

– Это для чистки засоров в трубах. Сантехник вчера забыл, а растворитель в ведре лежит, – отец говорил тихо, видимо, боясь спугнуть возможное решение, внезапно залетевшее в их несчастливое гнездо.

Миша тут же бросился к ведру и выудил из него спасительную баночку уйат-спирита, который уже собирался нанести на тряпку, но, споткнувшись о взгляд отца, передумал.

– Не ссы, Мишань, лей. Всё равно теперь в Париж ехать.

В Париже Миша мечтал побывать со студенчества: съесть на завтрак круассан, лениво прогуляться по вечернему Монмартру, покататься на каруселях Диснейленда, посетить Лувр…

С последним Миша не прогадал: именно туда, по словам отца, ему и придётся попасть в ближайшие двадцать четыре часа, чтобы восстановить причинённый ущерб.

– Как?! Я?! Сдирать занавески? В Лувре?

– Либо ты сдираешь занавески, либо с нас с тобой сдирают кожу и вешают на окна вместо них – третьего не дано, – замогильным голосом произнёс отец.

Кожи Мише лишаться не хотелось, больно уж ему она нравилась, да и занавески из него выйдут некачественные, худые, перед людьми неудобно.

– Прости меня, пап, – вытер проступившую слезу парень. – Ну не хочу я ремонтами заниматься, не моё это. Я на сцене хочу быть, – горе-строитель оттёр паркет и стал собираться, попутно заказывая такси.

Отец всё это время молча смотрел на поникшего сына – будущего интернационального преступника, а когда пришла пора прощаться, вместо руки протянул сыну шпатель.

– Я постараюсь без жертв, – произнёс осипшим от страха и слёз голосом Миша.

– Да какие жертвы! Иди, вымой инструмент, будем домой собираться.

– То есть как – домой?!

– А вот так. Мы здесь закончили.

– А как же занавески?! Лувр? Кожа?

– Это на другом объекте, я вчера его без тебя закончил.

– Так ты что же, специально меня разыграл?!

– А ты думал, в мать артистом пошёл? Хех, да чтоб ты знал, я в твоём возрасте Гамлета играл, Раскольникова, даже Анну Каренину пару раз пришлось. Меня на все спектакли брали, но платили только обещаниями и театральной мебелью. Потому и пришлось в отделочники податься. Хотел и тебя образумить, да вижу, что без толку – принципиальный рукожоп вырос. На, возьми, – отец достал откуда-то из кармана увесистую пачку купюр.

– Это чё? – спросил шокированный откровениями родственника Миша.

– Моральная компенсация жертвам актёрской игры. Шучу. То, что ты заработал на калымах за последние пять лет. Решил, что ты деньги на ерунду потратишь, вот и откладывал для тебя. Поезжай в столицу, покоряй большие сцены.

В песочнице всё серьёзно

– Пётр Аркадьевич, вы сегодня как будто сам не свой.

– Ой, Алёна Викторовна, и не говорите! С самого утра голова кру́гом идёт. Представляете, в кашу вместо изюма мне сегодня чернослив положили!

– Ужас какой! И что, съели?

– Нет, разумеется, пришлось плакать. А вы знаете, как я это не люблю.

– Знаю… А я вот без плача никак, чуть что – сразу в рёв.

– Это всё потому, что зубы у вас сейчас активно режутся, не берите в голову, попробуйте пожевать лопатку или карандаши, ещё слюнопускание хороший эффект оказывает. Но это, скорее, нетрадиционная медицина, тут больше дело веры. Передайте лучше мне вон ту формочку.

– Пожалуйста.

– Благодарю.

– Всё сидите? – подошёл к песочнице мальчуган в перепачканных землёй и каким-то мазутом шортах. Из носа его медленно стекала зелёная сопля, которая, кажется, совсем не создавала ему неудобств.

– Сидим, Эдуард Вениаминович, что же нам ещё делать. Вот куличей налепили, будете?

– Нет, я на диете. Пойдемте лучше на карусель, мне одному её не раскрутить, помощь нужна.

– Карусели – это так тривиально, – лениво вздохнула девочка, покусывая лопатку.

– Как хотите, моё дело предложить. А крапиву бить пойдёте? Она в этом году знатная выросла, кусачая, – смотрел он с надеждой на паренька в песочнице.

– Алёна Викторовна, вы не против? – обратился малыш к своей подруге, после того как снял очередную формочку и получил на выходе идеальной фактуры цилиндр.

– Это ваше дело, мужское. Идите, я не в обиде. Только, ради всего святого, возвращайтесь и попросите Эдуарда впредь вытирать сопли, у меня аллергия на неаккуратность и непотребный вид.

– Благодарю. Засим откланиваюсь. Я скоро.

Петя вприпрыжку добежал до скамейки, где сидел материнский коллектив, наблюдая за своими чадами. Там он выпросил свой игрушечный меч и радостно поскакал в сторону куста с