Книга Гурджиев. Учитель в жизни - Чеслав Чехович

однажды сам буду обладать такой же памятью.

События шли чередой: война, революция и, наконец, моя встреча с Гурджиевым в Константинополе. Воодушевленный его заинтересованностью в моей работе в Институте, я доверил ему свою зачарованность психическими способностями человека, в основном еще не изученными.

Он спросил меня, какую из них я бы особенно хотел развить.

«Память», – ответил я.

Георгий Иванович улыбнулся и спокойно зажег сигарету. Затем он объяснил, что существует много видов памяти, но на своем этапе развития я могу управлять только одной – памятью «развлекательной». Он добавил, что научит меня, как развить этот тип памяти при условии, что я буду заниматься и пользоваться для этого любой возникающей возможностью.

Некоторое время я думал, что он забыл о своем обещании, а напомнить ему боялся. Но однажды, когда мы остались вдвоем, он дал мне упражнение. Я поразился его беспристрастной и непринужденной манере, с которой потом я познакомился более близко. Он велел дать ему знать, когда я преуспею. Через два дня я справился и был готов к проверке. Тогда он дал мне другое упражнение.

Нет нужды здесь детально описывать упражнения. Мало сказать, что Георгий Иванович детально объяснил мне законы мнемотехники. Через несколько месяцев практики я мог выполнять уже несколько трюков. Например, я просил публику предлагать слова на разных языках и присваивать каждому слову номер. Получив список из сотни или около того слов, я просил кого-нибудь прочитать этот список один раз, но не по порядку. Например, читающий мог говорить: «67 electricity, 18 miracle, 42 thank you, 33 здравствуйте», – и так далее. Потом меня спрашивали, какое число соответствует определенному слову, или наоборот. Я всегда давал правильный ответ. Людей изумляла моя способность повторять длинные списки слов, соответствующих номерам, по возрастанию или по убыванию.

Позже я усовершенствовал свое представление. Я мог уже запоминать лица людей, дающих мне слова с соответствующими номерами, а вскоре научился распределять в правильном порядке смешанную последовательность слов.

Благодаря мастерскому владению принципами, данными мне Георгием Ивановичем, и благодаря дополнительному упражнению я мог исполнять следующее:

Кто-нибудь из аудитории на доске записывал восемь чисел, каждое число – восьмизначное. Числа записывались одно над другим, в итоге образуя квадрат. Этот квадрат затем от меня скрывали. Потом кто-нибудь указывал ряд или столбец, и я перечислял всю последовательность.

Кроме того, по любой координате в квадрате – например, «третья колонка, четвертый ряд» – я мог назвать соответствующее число и сказать, как часто оно появляется. Наконец, не задумываясь ни на мгновение, я мог сказать, сколько раз повторяется любое число. Публику еще больше завораживало, когда я выполнял эти трюки, одновременно выполняя требующую ловкости рук работу или даже танцуя. Очевидно, что не было никакого надувательства, я мог одинаково хорошо давать правильный ответ в любом месте и в любое время.

Все это не выходило за рамки представления для кабаре, но люди наивно приписывали мне сверхъестественные способности. Я настаивал, однако, что это только упражнение по мнемотехнике – доведенное до предела, конечно, но все же основанное на простой логике.

От грез к реальности

Шел 1921 год. Я жил в Константинополе уже около года и был уверен, что Россия переживает дурной сон, который не может продлиться долго. Если не завтра, то возможно через месяц, два месяца, год, но в итоге все будет как прежде. Все утихнет. Мы сможем вернуться в свои дома и жить по-прежнему – не совсем как раньше, конечно, но, возможно, мы сможем найти новый способ, основанный на принципах подлинной справедливости и взаимопонимания различных классов общества. Я не помню, обсуждали мы это с Успенским или нет, но надежда на скорое возвращение в Россию была жива и глубоко сидела в каждом из нас.

В то время я думал, что последний очаг белого русского сопротивления в Крыму еще не уничтожен и царские деньги все еще спокойно торгуются на рынке. Русские эмигранты ежедневно следили за событиями, всех охватила господствующая на Константинопольской фондовой бирже лихорадка. Некоторые избавлялись от своих рублей, жалуясь при этом на иностранных дельцов, пользовавшихся (с их точки зрения) их несчастьем и покупавших по бросовым ценам. Другие, заработавшие к тому времени немного турецких денег, с радостью покупали большие партии царских банкнот, задумав по возвращении в Россию приобрести недвижимость.

Я тоже начал зарабатывать деньги и однажды, проходя мимо пункта обмена валют, очень удивился, увидев кипу царских банкнот крупного номинала, выставленную за смехотворную сумму в несколько турецких фунтов. «Что за идиоты, – подумал я. – Это удача. В России я буду богат! Но все слишком легко! Возможно, я не должен…и все же… Подумать только, родители мечтали продать облигации и получить за них 200 000 рублей прибыли. Теперь их мечта сбудется, у меня будет 200 000 рублей!» С такими мыслями я зашел в обменную контору и ухватил свою маленькую удачу за хвост. Прибыв к Гурджиеву в дом № 35 по улице Йемениди, я был настолько вне себя от радости, что он спросил меня со своим обычным спокойствием: «Чему вы так радуетесь, Чехович?»

«Я встретил идиотов, Георгий Иванович».

«И?»

«Всего за три турецких фунта я приобрел более 200 000 рублей. Вы понимаете, Георгий Иванович, каким это будет состоянием, когда мы вернемся в Россию!»

Теперь я понимаю, сколь наивным я должен был выглядеть, и почему Гурджиев не стал сразу разрушать все мои безумные надежды. Он был очень любезен весь обед, и даже несколько раз назвал меня «денежным мешком».

Вначале я воспринял его серьезно, и, надувшись от собственной важности, действительно ощущал себя богачом. Но каждый раз, когда он называл меня «денежным мешком», я ощущал иронию и все более и более сомневался. И все же мне трудно было перейти от слепой самоуверенности к малодушному сомнению. Тем не менее, сомнения победили, и я, наконец, рискнул спросить: «Георгий Иванович, вы говорите так, будто я совершил ошибку. Могут ли все эти банкноты действительно ничего не стоить?»

«У них есть ценность, но не та, о которой вы думаете».

«А вы, разве вы не купили бы их?»

«Да, я действительно хочу купить некоторое количество, и с радостью купил бы и ваши, но только когда они будут стоить вполовину дешевле обоев. Я хотел бы оклеить ими стены».

Я знал, что даже когда он шутил, в его словах всегда содержалась частичка правды. С трудом сдерживая эмоции, я выпалил: «Россия не может исчезнуть! Деньги не могут обесцениться! Почему вы так говорите? В чем я