Книга Бурят - Квинтус Номен

будет несложно.

Осень несложно: на следующий день офицер, удивляясь простоте задачи, легко подстрелил косулю. Удивило его правда лишь то, что зверюга подпустила его так близко — а это навевало не самые радостные мысли: если звери не боятся человека, то людей поблизости нет. Но, с другой стороны, и еду добыть проблемой не станет. Погода была хорошей, солнечной, костер, чтобы мясо поджарить, развести было просто. Ну а то, что соли нет — это далеко не самое страшное.

Он просидел возле пещерки еще три дня, а затем, решив, что «уже пора», отправился вниз по ущелью. И еще через день понял, что люди здесь есть: как только он вышел на простор, звери близко подпускать его перестали. А, если верить сгоревшей коробочке, двадцать седьмого мая он добрался до людей…

Люди встретили его странно. То есть первые, кто его встретил, отнеслись к нему очень настороженно, но когда из юрты вышла пожилая женщина, отношение мгновенно сменилось на что-то, похожее на восторженное поклонение.

— Как тебя зовут, странник?

— Люди называют меня Наранбаатар, — Николай Петрович решил «не портить впечатление». Да и сложно было бы объяснить, почему человека в ярко-синем дэгэле, в обшитом соболями малгае и полностью покрытыми узорами гуталах нужно называть Николаем Павловичем.

— Он пришел из черного ущелья! — тут же нажаловался встретившийся Николаю Павловичу первым мальчишка лет двенадцати.

— Да, и я похоронил там наставника. Он сгорел быстрее, чем солнце прошло через крону одной лиственницы, и весь обратился в пепел.

— Он очистил ущелье от зла?

— Он специально пришел умирать туда, чтобы очистить ущелье.

— А ты не боишься вот так ходить? — женщина показала на его одежду.

— Я отдел наставника так, как положено сейчас. Но у меня теперь нет другой одежды. Если вы знаете, где я могу ее купить…

— Сейчас никто ничего не продает за деньги Директории.

— Я их не знаю, у меня только серебро… старое серебро, — Николай Павлович достал и показал женщине серебряный рубль. Женщина его с сомнение оглядела, на зуб попробовала:

— Этого мало, чтобы купить все, что нужно, но если у тебя есть еще пять таких монет…

— Есть. И еще я хочу спросить… мы с наставником долго путешествовали по Монголии и я не совсем хорошо понимаю, что творится здесь…

— Чехи здесь творятся. В Верхнеудинске творятся американцы, в Иркутске еще итальянцы. Но тебе лучше дождаться моего сына, он тебе расскажет гораздо лучше: я-то только его рассказы слышала, а он сам все видел. Он должен вернуться сюда дня через два-три. Мы будем рады, если ты его подождешь…

Сын женщины, по имени Гунсэн, в улус пришел на четвертый день, сказав, что с трудом скрылся от каких-то солдат, что и стало причиной опоздания. Парню было лет четырнадцать — похоже, меньше, чем его лошадке. А вернулся он из Верхнеудинска, откуда привез очень удививший поручика товар: какой-то пояс, набитый торчащими из него картушами к винтовке. Не такими, как у винтовки старика, но…

Про эти картуши Николай Павлович расспросить его забыл: сначала он попросил Гунсэна рассказать, «что творится в мире» — и после того, как рассказ его выслушал, ему стало не до картушей:

— Они что, просто убивают всех, кто им не понравился?

— Я не знаю, всех или не всех. Но в городе говорят, что почти каждый день кого-то. И особенно они любят убивать женщин: мужчин они просто закалывают или стреляют, а женщин долго режут…

— А в Верхнеудинске что, мужчин уже не осталось, способных постоять за себя, своих женщин и соседей?

— Да все их боятся. Так-то, может, тебя и не тронут, а если против них что затеешь, то наверняка убьют.

— Ну и сколько там этих американцев?

— Американцев… думаю, сотни две. Еще чехи есть, этих уже побольше, наверное больше даже трех сотен. И колчаки, но они вообще ничего не делают, только лавки иногда грабят. В городе ничего не делают, а по селам постоянно ездят, скот воруют, с бабами развлекаются. Мы поэтому в дальний улус и ушли, тут хоть немного скотины сохранить можно.

— А в Китай уйти?

— Там еще хуже: и китайские разбойники, и русские… там людей просто убивают и грабят все подряд.

— Не нравится мне все это…

— Так никому не нравится, а что делать?

— Кто сейчас ноён у хонгодоров?

— Не знаю, мы-то цонголы. Сюда от чехов ушли…

— А ваш ноён где?

— Нету его. Чехи убили. И всю семью его убили: богато они жили, много у них чего награбить можно было…

— А здесь цонголов много?

— Здесь… мы, урянхаи, урлууды, омохоны, эндзэтэны… больше сюда никто вроде не уходил.

— Еще жинхэнэ цонголы, — добавила его мать, — они в двух днях пути к Троицкосавску стоят.

— Шесть яса всего?

— Наших — да, шесть. Но ведь это земли табангутов, они только тех, кто им родня, пустили.

— А ноён табангутов где?

— Жил в Троицкосавске, а где сейчас — этого никто, наверное, и не знает.

— А кто-нибудь знает, сколько всего мужчин во всех яса здесь?

— Может тысяча, может пять сотен — никто давно уже не считал.

— Мне нужно два десятка, которые умеют стрелять из ружья. Хорошо стрелять.

— Можем пойти в Поворотное зимовье, там вокруг много наших живет. Но тебе туда идти нельзя.

— Почему?

— В таком дэгэле… никто из бурят, конечно, великого целителя не тронет, но там чужих много.

— С чего ты решил, что я великий целитель?

— Ты думаешь, что мы не знаем знаки баргутов? Я их раньше не видел, а мать — видела, теперь и я их знаю. Но это в улусах люди знают, а в селах — нет. Мать сказала, что у тебя есть деньги на новый дэгэл и на ябаган гутал: летом в них ходить лучше, на них никто внимания не обратит. Я знаю хорошую мастерицу, до нее всего день пути…

— А в Поворотное зимовье?

— Я думаю, что новую одежду там ты сразу купишь, она много шьет на продажу и почти всегда у нее есть что купить. Не такой, конечно, дэгэл, — парень указал рукой на тот, что был надет на Николая Павловича, — а простой. Но тебе-то такой и нужен!

— Ты меня проводишь?