Книга Бог располагает! - Александр Дюма

Дело здесь было не только в красоте незнакомки. Если бы она была лишь красива! В ней таилось очарование, объяснить которое не могли бы никакие слова. Ей было лет шестнадцать. Свежее утренних рос, яснее первых лучей рассвета, более юная, чем заря, она предстала перед Лотарио, и ему показалось, что это ее сияние прогнало мрак и заставило погаснуть звезды ночи. Красивый и гордый юноша внезапно ощутил в сердце невыразимую боль, как если бы ему явился недостижимый идеал, слишком возвышенный для такого жалкого земного создания, как он.

Но в то же время, как мы уже говорили, его охватило странное чувство. Эта девушка… Он никогда не встречал ее прежде, даже не грезил о такой встрече, и вместе с тем ему казалось, что он знал ее, знал давно, с тех самых пор, когда пришел в этот мир.

И однако то не было видимое воплощение глубоко интимного, потаенного представления о совершенстве, того предчувствия любви, что носит в себе каждое возвышенное сердце. Подобные мечты живут в душе, туманные и безымянные, до тех пор, пока им по милости Господней не настанет пора ожить. Но нет, здесь ощущалось нечто более реальное, чем предчувствие или воспоминание. Как было сказано, он узнал ее, эту неизвестную девушку. Более того: он, казалось, уже любил ее когда-то.

Это видение промелькнуло и скрылось, то был лишь один миг, но Лотарио за эту секунду пережил больше, чем за всю свою прежнюю жизнь.

Астролог между тем вышел из кареты. Девушка, узнав его, весело и простодушно захлопала в ладоши; она побежала открывать ему, и они вместе вошли в дом; ворота закрылись, и экипаж отъехал. А Лотарио все еще стоял посреди улицы, неподвижный, и его застывший взгляд был устремлен туда, где ему только что явилось это лучезарное дитя, чья грация, чистота и прелесть сразили его словно удар молнии.

Наконец молодой человек осознал, что ее на террасе больше нет.

— Ах да! — пробормотал он. — Надо же записать, где он живет.

И, убеждая себя, что он просто исполняет поручение графа фон Эбербаха, он записал название улицы и номер дома.

Потом он бросил на дом, террасу и ворота взгляд, означавший немое «прощай», а вернее «до свидания», и отправился в обратный путь — в Париж.

А в это время девушка, даже не заметившая утреннего прохожего, с живостью увлекла того, к кому Лотарио уже ревновал ее всем сердцем, в маленький дом, с виду скромный, но хорошенький и кокетливый. Его фасад, сложенный из красного кирпича, на фоне которого выделялись темно-зеленые ставни, был увит густым плющом.

Астролог вслед за девушкой поднялся по ступеням крыльца, и через минуту она уже усадила его перед ярко пылавшим камином в салоне, обставленном весьма просто, но с большим вкусом.

— Грейтесь, друг мой, — сказала она, — а я тем временем вдоволь насмотрюсь на вас. Как мило, что вы уступили моему детскому капризу и явились сюда в этом костюме, чтобы показать мне его! Он суров и величав, да и сидит на вас чудесно. Ну же, встаньте на минуту.

Астролог с улыбкой поднялся.

— Спасибо, — поблагодарила его девушка. — Этот наряд прямо создан для вашего высокого роста. А белая борода и серебряный парик придают какую-то непонятную ласковость вашему строгому лицу, которое меня иногда даже немножко пугает. Вы сейчас похожи на тот образ отца, что я себе рисую…

— Не надо! — воскликнул астролог.

Восхищенный взгляд, каким он смотрел на это прекрасное дитя, внезапно погас, мрачная тень пробежала по лицу, и он резким, почти грубым жестом сорвал с себя парик и накладную бороду.

Девушка была права: со своими черными волосами он выглядел моложе, но они делали его лицо более жестким: что-то властное, неумолимое сквозило в чертах этого человека, способного внушить страх отнюдь не только такому ребенку.

Мило склонив голову, она вздохнула с упреком:

— Ну, почему вы не хотите быть мне отцом? Разве не лучше было бы, если бы у меня был отец? Или вы желаете, чтобы я всю жизнь оставалась круглой сиротой, без отца и матери? А вы сами, неужели вы не хотите, чтобы я вас любила?

— Я? Я не хочу, чтобы вы любили меня? — вскричал астролог, и удивительное выражение страстной нежности засветилось в его глазах.

— Ну вот! А если вы этого хотите, подумайте сами, как бы я могла любить вас, будучи вашей дочерью! Разве есть на свете привязанность глубже и нежнее, чем дочерняя? Я и мечтать бы не могла о большем счастье.

— Какое вы чистое и возвышенное создание, Фредерика! И вы меня любите, не правда ли?

— Всем сердцем! — с жаром отвечала девушка.

Но, говоря так, она не бросилась ему на шею, а он даже не прикоснулся губами к ее лбу.

Он снова присел у огня, а девушка опустилась на скамеечку подле него.

— Вы голодны? — спросила она.

Он отрицательно покачал головой. Но она продолжала:

— Тогда вы, должно быть, скорее устали. Хотите поспать? Не позвать ли госпожу Трихтер, вам же, наверное, что-нибудь нужно? Теперь, когда я посмотрела на вас, не избавиться ли вам от этого костюма? А праздник… он был великолепен, да?

— Вам, Фредерика, верно, хотелось бы самой там побывать?

— Пожалуй, — вздохнула она. — Я ведь еще так мало видела. Но я знаю, это невозможно. Будьте покойны, я вполне примирилась со своей судьбой.

— Бедное дитя, это правда, до сих пор на вашу долю не выпадало ни праздников, ни развлечений, — он пристально посмотрел на нее. — Признайтесь-ка мне, Фредерика, скажите без утайки: нет ли у вас каких-нибудь особенных желаний?

— Бог мой, да решительно никаких! — сказала девушка. — Мне бы хотелось иметь семью, чтобы больше любить, быть богатой, чтобы чаще помогать людям, стать ученой, чтобы лучше все понимать. Но и такая, как есть — сирота, бедная и невежественная, — я все равно счастлива.

— Фредерика, — произнес астролог, — я хочу, чтобы у вас было все, чего вы желаете. Хочу, чтобы вы стояли над всем и над всеми. Так и будет, я это вам обещаю. О! Чтобы удовлетворить самое меньшее из ваших желаний, я готов весь мир перевернуть. В вас воплотилась моя вера, моя сила, моя добродетель. Вы единственное человеческое существо, к которому я питаю уважение. Мне, прежде знавшему лишь величие презрения, благодаря вам открылись иные чувства, странные и возвышенные. Я люблю вас, я в вас верю, как другие верят в Бога.

— Ох, не надо так говорить о Боге! — воскликнула она, с мольбой складывая руки.

— Отчего же? — возразил он. — Разве так уж грешно, вместо того чтобы по примеру священников тщетно поклоняться его наивным символам, почитать Творца в прекраснейшем из его созданий? Так ли я не прав, если, видя перед собой душу, чье совершенство безупречно, не требую ничего еще более возвышенного? Моя ли вина, если я верю, что в образе красоты, невинности, любви прозреваю Бога?

— Простите, мой друг, — сказала Фредерика, — но это совсем не похоже на ту веру, какой меня учили.